– Но вы должны понимать, что на нас оказывается невероятное давление… И учитывая те лишения, которые принес ход войны, наши чиновники тем охотнее и быстрее дадут вам ответ, чем убедительнее вы сможете воздействовать на них, вы понимаете? Нам, бедным горожанам, не хватает ветчины, сигарет, напитков, одежды, кофе… и тому подобного.
Собеседник, очевидно, решил, что Оскар был в состоянии прихватить с собой половину довоенной продукции всей Польши. Вместо того чтобы привезти подношения для господ из управления с собой, Оскару пришлось приобретать их на черном рынке в Берлине. Старик портье за стойкой отеля «Адлон» смог обеспечить герра Шиндлера запасом превосходного шнапса по сниженной цене – восемьдесят рейхсмарок за бутылку. А столь уважаемым лицам из управления невозможно преподносить меньше, чем дюжину. Кофе шло наравне с золотом, а цены на гаванские сигары были вообще немыслимыми. Но Шиндлер все же закупил их и вложил в пакет с подношениями. Да, приходится попыхтеть, если хочешь объехать по кривой губернатора Моравии…
Пока Оскар вел свои переговоры, коменданта лагеря Плачув Амона Гета арестовали.
Должно быть, кто-то донес на него. Кто-то из принципиальных младших офицеров или какой-нибудь уважаемый житель города, который, посетив виллу коменданта, был поражен сибаритским стилем его жизни. Старший следователь СС Эккерт уже взялся за расследование финансовых делишек Амона. Расстрелы с балкона, которыми увлекался комендант, не имели существенного значения для расследования Эккерта. Но вот растраты и дела на черном рынке, а также жалобы его подчиненных – вот к этим обвинениям он отнесся с полной серьезностью.
Амон Гет находился в отпуске в Вене и жил у своего отца, издателя, когда эсэсовцы пришли к нему с ордером на арест. Был проведен обыск в городских апартаментах гауптштурмфюрера Гета, где обнаружили бумажник с деньгами – около восьмидесяти тысяч рейхсмарок, происхождение которых он не смог удовлетворительно объяснить. Кроме того, за потолочными перекрытиями был найден тайник, в котором хранилось до миллиона сигарет. Венская квартира Амона Гета, как стало ясно, служила скорее складом, чем семейным гнездышком.
Человеку несведущему могло показаться странным и удивительным, что СС – точнее, офицеры пятого бюро Главного управления безопасности рейха – вдруг решили арестовать столь ревностного служаку, как гауптштурмфюрер Гет. Но на их счету уже числилось расследование непорядков в Бухенвальде, где они попытались привлечь к ответственности даже коменданта Коха. Офицеры безопасности пытались найти основания для ареста и столь «уважаемой личности», как Рудольф Гесс, и с этой целью допрашивали некую венскую еврейку, которая, как они предполагали, была беременна от этого светоча лагерной системы. Так что Амон Гет, возмущавшийся тем, что посягнули на столь высокое лицо в своей квартире, пока ее обыскивали, отнюдь не мог рассчитывать на снисходительность.
Его доставили в Бреслау и сунули в камеру в тюрьме СС, где ему предписывалось ждать окончания расследования и суда. В области любовных связей его невиновность была доказана, когда по прибытии в Плачув следователи взялись за Хелен Хирш, подозревая, что она имеет отношение к разврату и прочим темным делишкам Амона. Дважды за последние месяцы ее доставляли в камеру за бараком гарнизона СС в Плачуве, где и допрашивали. Раз за разом в нее выстреливали вопросами относительно контактов Амона Гета с черным рынком: кто его агенты, как он организовал работу ювелирной и портняжной мастерских в Плачуве, что он имел с обойной фабрики?!
Никто не бил ее, ей не угрожали. Но Хелен оскорбляло само подозрение, что она могла быть хоть как-то причастна к тому, что творил Амон Гет. Если Хелен и мечтала о спасении, которое свалится на нее, как благодеяние Небес, все же она и представить себе не могла, что Амона арестуют его же собственные соратники! А в комнате для допросов она чувствовала, что сходит с ума, когда они пытались связать ее с комендантом и его махинациями.
– Вам бы мог помочь Чилович, – сказала она следователям. – Но Чилович мертв.
Они были профессиональными полицейскими, криминалистами и спустя некоторое время поняли, что из нее больше ничего не выжать, кроме малозначительной информации о меню обедов на вилле Гета. Они могли бы поинтересоваться о происхождении ее шрамов, но она понимала, что им это неинтересно, они не собираются привлекать Гета по обвинению в садизме. Если бы они стали фиксировать подобные случаи, к примеру, в Заксенхаузене, то пришлось бы отдать под суд всю вооруженную охрану. Вот в Бухенвальде они нашли стоящего свидетеля, унтер-офицера, который был согласен дать показания против коменданта, но на другой день информатор был найден мертвым в своей камере. Глава группы следователей приказал, чтобы яд, образец которого был найден в желудке покойного, был дан четырем русским заключенным. Понаблюдав, как они умирают, он получил доказательства против коменданта лагеря и лагерного врача. Против них-то как раз было выдвинуто обвинение в убийстве и садистском обращении, однако эта «справедливость» носила не менее садистский характер.
Это «правосудие» заставило персонал лагеря сплотить ряды, и от них не удалось больше получить ни одного показания.
Так что люди из пятого бюро не собирались спрашивать Хелен Хирш о ее ранах. Их интересовали только растраты, и они в конце концов оставили ее в покое.
Допрашивали они и Метека Пемпера. У парня хватило ума особо не распространяться относительно Гета, во всяком случае, не начать им рассказывать о его преступлениях против человечности. О прегрешениях герра коменданта он не знает ничего, кроме слухов, сказал Метек. Он всего лишь тихий, исполнительный работник, который умеет быстро и без ошибок печатать на машинке. К секретным материалам его не допускали, этим занималась фройляйн Кохман…
– Герр комендант никогда при мне не обсуждал подобные темы, – продолжал твердить он.
Но хотя он был весьма убедителен в исполнении своей роли, эсэсовцы испытывали к нему, как и к Хелен Хирш, зловещее недоверие. И если хоть что-то могло гарантировать ему право на жизнь, то только арест Амона. Более надежной гарантии у него не было: когда русские приближались к Тарнуву, Амон Гет, продиктовав последнее письмо, застрелил вторую машинистку – фройляйн Кохман. Следственную комиссию интересовали факты. Эсэсовец, который допрашивал Метека, слышал от обершарфюрера Лоренца Лансдорфера, что гауптштурмфюрер Гет диктовал своему еврейскому стенографу планы действий гарнизона Плачува в случае нападения партизан. Как явствовало из показаний Пемпера, ему действительно было доверено печатать такие планы, сходные с указаниями, касающимися и других концентрационных лагерей. Судья был настолько обеспокоен тем, что сверхсекретные документы стали известны еврейскому заключенному, что приказал арестовать Пемпера.
Метек провел две ужасные недели в камере СС. Его не били, но он подвергался постоянным допросам, которые вели несколько следователей СС и двое эсэсовских судей. Ему казалось, что он читает в их глазах убеждение: самым простым и надежным решением этого дела было бы просто расстрелять его! Как-то в ходе допроса, касавшегося планов обороны Плачува, Пемпер спросил своих следователей: «Почему вы меня тут держите? Тюрьма есть тюрьма. А я и так обречен на пожизненное заключение». За этим должен был последовать конец: то ли его наградят пулей, то ли освободят из камеры. После этого допроса Пемпер провел в камере еще несколько тревожных часов, и, наконец, дверь ее распахнулась…
