Амон сообщил, что их встреча носит характер совещания по вопросам безопасности. Хотя фронт в настоящее время стабилизировался, появление русских отрядов в предместьях Варшавы заставило партизан усилить свою активность во всем генерал-губернаторстве. Евреи, до которых дошли эти слухи, все чаще осмеливаются на попытки бегства. Они, конечно, не подозревают, ухмыльнулся Амон, что им куда безопаснее находиться за колючей проволокой, чем сталкиваться с ненавистниками евреев, которых полно среди польских партизан. А мы, в свою очередь, должны опасаться возможности атаки партизан извне, а также непредвиденных контактов между партизанами и заключенными.
Оскар попытался представить картину нападения партизан на Плачув, в результате которого смешавшаяся толпа евреев и поляков сразу же станет армией.
Но это была только мечта наяву, кто мог поверить в нее?!
И все же: перед ними стоял комендант лагеря, грозный Амон Гет, который старался убедить их всех, что он-то в это верит. Он преследовал какую-то цель – Оскар в этом не сомневался.
Бош пошутил:
– Если партизаны явятся к тебе, Амон, я надеюсь, это произойдет не в тот вечер, когда я буду у тебя в гостях.
– Аминь, аминь, – пробормотал Шиндлер. – Да будет так.
После встречи Оскар пригласил Амона в свою машину, стоящую у административного корпуса. Он открыл багажник – там лежало седло, богато украшенное узорами, характерными для Закопане, горного района к югу от Кракова. Это был «прощальный подарок», ибо теперь оплата за рабочую силу для ДЭФ больше не шла через гауптштурмфюрера Гета, а направлялась прямо в Краков, представителю ораниенбургской штаб-квартиры генерала Пола.
Оскар предложил подвезти и Амона, и его седло до виллы коменданта.
В этот душный жаркий день вагонетки ползли по колее несколько медленнее, чем предписывалось. Но шикарное седло смягчило сердце Амона, да и не мог он больше позволить себе выскочить из машины и тут же, на месте, застрелить нерадивых работников.
Машина миновала казармы гарнизона и двинулась вдоль боковых путей, на которых стоял ряд теплушек. По дрожащим струйкам раскаленного воздуха, которые, колыхаясь, поднимались от их крыш, Шиндлер предположил, что они были набиты до отказа. Даже шум двигателя не мог заглушить доносящиеся из них стоны и мольбы о воде…
Остановив машину, Оскар прислушался.
В багажнике лежало великолепное дорогое седло, и Амон Гет не стал возражать, только снисходительно улыбнулся чрезмерной чувствительности своего приятеля.
– Часть пассажиров, – пояснил он, – люди из Плачува, а часть – из трудового лагеря в Щебне. И еще – поляки и евреи из Монтелюпич. Держат курс на Маутхаузен, – с ухмылкой добавил Амон. – Они жалуются. Ну, так они еще не знают, что их ждет впереди…
Крыши теплушек от жары отливали бронзой.
– У тебя не будет возражений, – спросил Оскар, – если я вызову пожарную бригаду?
Амон хмыкнул с выражением «что-тебе-еще-придет-в-голову?».
Выражением лица он дал понять, что никому бы не позволил вызывать пожарников – разве что Оскару, потому что Оскар такой уж парень, да и вообще вся эта история станет поводом для хорошего послеобеденного анекдота…
Но когда Оскар в самом деле послал украинского охранника ударить в колокол, созывающий еврейскую пожарную команду, Амон несколько смутился. Он не сомневался – Шиндлер знает, что такое Маутхаузен. Если людям в теплушках подадут воду из шлангов, у них появятся иллюзии насчет будущего. И не худшая ли это жестокость – таким образом дать им надежду?..
Пока комендант мялся, прикидывая, не перевести ли все происходящее в веселую шутку, пожарные успели подключить и развернуть шланги, из которых на раскаленные крыши теплушек хлынули потоки воды.
Нейшел, выйдя из конторы, только качал головой и улыбался, слушая, как люди в вагонах стонали и кричали от удовольствия. Грюн, телохранитель Амона, болтал с унтерштурмфюрером Йоном, отряхивая мундир от случайных капель.
Но шланги, даже вытянутые во всю длину, доставали едва до середины состава. Шиндлер попросил Амона Гета еще об одном одолжении: пусть несколько украинцев подъедут в Заблоче и привезут дополнительные шланги. Они длиной в двести метров, сказал Оскар. Амон почему-то счел это донельзя уморительным:
– Конечно, разрешаю, пусть тащат, – покатываясь от хохота, сказал он. Ему казалось, что перед ним разворачивается комедийный спектакль.
Оскар дал украинцам записку к Байкеру и Гарде. Когда они уехали, Амон настолько преисполнился духом разыгрываемого представления, что разрешил раздвинуть двери теплушек и передать в них ведра с водой, а также вынести трупы с багровыми распухшими лицами. На железнодорожных путях стояли удивленные эсэсовцы, офицеры и рядовые.
– Он думает, что спасет их?
Когда с ДЭФ прибыли длинные шланги и все теплушки были облиты водой, началось второе действие спектакля. В записке Банкеру Шиндлер приказал управляющему зайти к нему в кабинет и набить целый ящик выпивкой, сигаретами, первосортным сыром, сосисками и так далее. Все это было передано эсэсовцу на задней площадке вагона. Передача состоялась у всех на глазах: солдат смутился при виде столь щедрого подношения и быстро спрятал его в вагоне на тот случай, если кто-то из руководства лагеря в Плачуве перехватит дар. Но поскольку герр Шиндлер (как для всех ни казалось странным) был в весьма добрых отношениях с комендантом, весь рядовой состав относился к нему с уважением.
– Когда остановитесь на станции, – спросил Шиндлер солдата, – вы сможете открыть двери вагонов?
Через много лет двое оставшихся в живых из этого транспорта – врачи Рубинштейн и Фельдштейн – дали Оскару Шиндлеру знать, что эсэсовцы часто открывали двери теплушек и регулярно снабжали их ведрами с водой в ходе утомительного пути до Маутхаузена.
Из числа многих и многих составов, ушедших в разные концентрационные лагеря, в этом, конечно же, люди ехали на смерть с наибольшими удобствами.
Пока Оскар, сопровождаемый дружным смехом эсэсовцев, двигался вдоль вереницы вагонов в стремлении хоть как-то помочь находившимся в них людям, можно было заметить, что его действиями руководит не столько безрассудство, сколько одержимость и настойчивость. Даже Амон Гет произнес нечто вроде: «Мой приятель, я гляжу, переключился на другую скорость». Стремительность, с которой тянули шланги к самым дальним теплушкам, а затем подношение взятки на глазах всего гарнизона СС – все это придало новые нотки веселью Шейдта, Йона и Хайара: что ж, думали они, когда против герра Шиндлера будет выдвинут ряд обвинений, на этот случай гестапо не сможет не обратить внимания. И попадет наш прекраснодушный Оскар в Монтелюпиче или даже, учитывая, что против него будет выдвинуто обвинение в расовом преступлении, отправится в Аушвиц!
В конце концов, даже Амон Гет не на шутку был испуган настойчивостью, с которой Шиндлер требовал обращаться с этими живыми мертвецами так, словно они были бедными родственниками, вынужденными добираться к месту назначения в вагоне третьего класса.
