В следующее воскресенье их опять собрали на аппельплаце – под тем же лозунгом и под те же звуки музыки. Начали выкликивать имена тех, кому было отказано в прохождении Gesundheitaktion, – они отправлялись в восточную часть площадки, откуда доносились вопли ярости и возмущения. Амон вызвал на помощь гарнизон вермахта из Кракова, который был приведен в полную боевую готовность на случай восстания заключенных. В предыдущее воскресенье было отобрано более трех тысяч детей, которых сейчас должны были увезти, – и протесты их близких, смешанные с рыданиями, обрели такую силу, что большая часть гарнизона совместно с полицией безопасности, вызванные из Кракова, вынуждена была силой отеснить две группы заключенных друг от друга. Противостояние длилось несколько часов, охране приходилось силой отбрасывать рвущихся к детям родителей и привычной ложью останавливать тех, у кого были родственники среди отбракованных. Узникам ничего не сообщалось, но все понимали, у тех, кто не прошел испытания у «врачей», будущего нет.
Перекрывая звуки вальсов и веселых песенок, несшихся из громкоговорителей, люди кричали друг другу слова, полные страданий и слез.
Генри Рознеру, у которого сердце разрывалось от муки, и его сыну Олеку, к их огромному удивлению, довелось увидеть молодого эсэсовца – у него в глазах стояли слезы, и он, не в силах вынести подобного зрелища, молил старшего офицера отправить его на Восточный фронт. Офицер в ответ гаркнул, что, если заключенные и дальше не будут подчиняться, он прикажет своим людям открыть по ним огонь – «настреляешься, никакого фронта не захочешь!».
А может, Гет, устроив эту ужасную «ярмарку», как раз и надеялся, что, если люди взбунтуются, у него появится повод для массового расстрела, что поможет избавиться от перенаселенности лагеря?
В завершение акции к восточному краю аппельплаца под угрозой оружия были оттеснены тысяча четыреста взрослых и двести шестьдесят восемь детей: тут им предстояло дожидаться транспорта на Аушвиц.
Пемперу довелось увидеть и запомнить данные о результатах проведенной акции, которые Амон счел разочаровывающими. Хотя они и не отвечали его ожиданиям, селекция все же помогла освободить места для временного размещения венгров.
В наборе карточек доктора Бланке дети Плачува не были зарегистрированы с той же скрупулезностью, как взрослые. Многим из них удалось оба «кровавых воскресенья» пересидеть в укрытиях, ибо и они, и их родители понимали, что и возраст, и отсутствие их имен в лагерной документации неизбежно обрекают детей на роль жертв.
Во второе воскресенье Олек Рознер прятался за потолочными балками барака. Весь день на стропилах вместе с ним лежали еще двое ребят, и весь день они послушно хранили молчание, подавляя мучительное желание опорожнить переполненные мочевые пузыри, в окружении крыс и блох, ползавших по их узелкам с небогатым тюремным скарбом. Как и взрослые, дети отлично знали, что эсэсовцы и украинская охрана осведомлены о наличии пустого пространства под потолком. И эсэсовцев дети боялись еще больше, чем заразиться тифом, хотя доктор Бланке предупредил: достаточно одного укуса тифозной блохи – и заражение неминуемо. Некоторые из детей Плачува месяцами прятались в тюремном бараке, на котором было крупно выведено: «Внимание – тиф!»
«Акция здоровья» Амона Гета была куда опаснее, чем опасность встречи с тифозной блохой.
Часть детей, которые попали в число двухсот шестидесяти восьми, тоже встретили начало второй акции в укрытиях. Все дети в Плачуве давно обрели недетскую проницательность, и у каждого было свое излюбленное убежище. Кто-то предпочитал залезать под полы бараков, другие прятались в прачечной или в гараже. Многие из убежищ были обнаружены в первое воскресенье или в последующее и не могли больше скрывать беглецов.
Один тринадцатилетний мальчишка-сирота решил, что он спасся, потому что во время первой переклички сошел за взрослого, затерявшись в их рядах. Но когда его обнаружили в укрытии, он уже не смог скрыть своего детского телосложения. Ему было приказано одеться и занять место среди детей.
Однако когда родители с другого конца аппельплаца что-то кричали своим детям, окруженным охраной, а громкоговорители надрывались в сентиментальных песенках, вроде «Mammi, kaufmiz ein Pferdhen» («Мамочка, купи мне лошадку»), мальчишка просто перешел из одной группы в другую, движимый тем безошибочным инстинктом, который в свое время вел девочку в красной шапочке на плацу Згоды. И так же, как и на Красную Шапочку, никто не обратил на него внимания. Под звуки ненавистной музыки, чувствуя, как сердце у него колотится о ребра, мальчик влился в толпу взрослых и растворился в ней. А затем, изобразив приступ поноса, что в лагере никому не было в диковинку, попросил стражника отпустить его в уборную.
Это длинное низкое строение располагалось за мужскими бараками. Мальчик перелез через планку, на которую надо было садиться, испражняясь. Опираясь раскинутыми руками в обе стенки ямы, он стал опускаться вниз, стараясь кончиками ног коснуться ее дна. Зловоние заставило его зажмуриться, и тучи мух залепили рот, уши и ноздри. Погрузившись почти по горло и почувствовав, наконец, дно ямы, сквозь гул бесчисленного скопища мух, он услышал голоса, которые показались ему бредом, игрой воображения. «Куда ты лезешь?» – произнес один голос. А другой добавил: «Черт возьми, это наше место!»
В яме вместе с ним оказалось еще десять детей.
В отчете коменданта лагеря Амона Гета использовался термин Sonderbehandlung – специальное обращение. Термин этот стал широко известен в последующие годы, но Пемпер столкнулся с ним впервые. Он звучал как нечто успокаивающее, что-то из области медицины, но Метек знал, что медициной тут и не пахло.
Телеграмма, которую Гет продиктовал этим утром для отправки в Аушвиц, убедительно свидетельствовала об этом: с целью избежать дополнительных осложнений он настаивал, чтобы группа заключенных, отобранная для «специального обращения», в ходе погрузки оставалась в своей привычной одежде, которая у них имелась. А в полосатую форму их следует переодеть по окончании погрузки. Поскольку в Плачуве наблюдается нехватка этой формы, полосатые одеяния, в которых прибудут из Плачува кандидаты на «специальное обращение», должны быть возвращены из Аушвица «для повторного использования».
Большая часть детей, прятавшихся в зловонной жиже уборных, в тифозных бараках, в подполе и других местах, была обнаружена в ходе последующих обысков и проверок, после чего их ждали томительные 60 километров до Аушвица…
В это жаркое лето теплушки сновали туда-сюда беспрерывно, перебрасывая войска и вооружения к линии фронта, проходившей под Львовом, а на обратном пути им приходилось терять время на боковых путях, пока эсэсовские врачи рассматривали тянущиеся перед ними вереницы отчаявшихся обнаженных людей.
Глава 29
Сидя у открытого окна в кабинете Амона, сквозь которое проникал душный летний воздух, Оскар Шиндлер никак не мог отделаться от впечатления, что их сегодняшняя встреча с самого начала носила какой-то двусмысленный характер. Кажется, Мадритч и Бош чувствовали то же самое: они избегали встречаться взглядами с Амоном Гетом, упорно разглядывая за окном ползущие по узкоколейке вагонетки с камнем. Лишь унтерштурмфюрер Лео Йон, который вел запись встречи, недвижимо сидел за столом, застегнутый на все пуговицы.
