Шейдт прошел по бараку и исчез в задних дверях.
Свет погас.
В наступившей темноте до них донеслось несколько ободряющих соленых шуточек, и супруги Бау опять оказались наедине друг с другом.
Однако через несколько минут взвыли сирены. Все повскакивали с мест в темноте. Рев сирен однозначно дал понять Бау – эсэсовцы окончательно решили не дать свершиться его брачной ночи!
Получается, они и впрямь нашли его пустые нары в мужском блоке и теперь серьезно взялись искать его.
Внизу, в темном проходе, взволнованно метались женщины. Они тоже понимали, в чем дело: на верхнем ярусе хорошо были слышны их разговоры.
Его старомодная любовь убьет их всех. Старосту барака, которая так благородно пошла им навстречу, расстреляют первой, когда загорится свет и найдут новобрачного, обряженного в женские лохмотья…
Иосиф Бау собрал свой «маскировочный наряд», торопливо поцеловал жену, спустился на пол и выскользнул из барака.
Снаружи стояла тьма, пронизанная воем сирен. Меся грязный снег, он побежал, держа под мышкой свою куртку.
Если вспыхнет свет – его сразу увидят с вышек!
Но ему почему-то казалось, что он успеет проникнуть за ограждение, что как-то пролезет сквозь него. А уж очутившись в мужском бараке, он что-то сочинит: мол, понос прихватил, приходится то и дело бегать в туалет, вот он и побежал, а там он поскользнулся на полу, ударился головой и пришел в себя только от воя сирен…
Задыхаясь от бега, он понял: если его поразит током, никто не узнает, кого из женщин он посещал.
У него совсем выскочило из головы, что, если даже он, обуглившись, повиснет на проводах, на аппельплаце будут проведены показательные казни – и Ребекке придется выйти из строя.
На всем протяжении ограды между мужским и женским секторами лагеря в Плачуве было протянуто девять проводов под током. Иосиф Бау прикинул, что должен найти опору для ног где-то в районе третьего снизу и со стремительностью крысы проскользнуть между ними.
Но он замешкался.
На миг ему показалось, что холод металла, обжегший пальцы, – это первый импульс поразившего его напряжения. Но тока в ограде не было. Освещение вырубилось.
Иосиф Бау, распростертый по ограде, не пытался понять причин, по которым отсутствовало напряжение. Перевалившись наконец через верх, он свалился на территорию мужского лагеря.
«Ты женатый человек», – сказал он себе.
Рысью, пригнувшись к земле, Иосиф добрался до туалета у душевой. «Ужасный понос, герр обершарфюрер». Он стоял среди зловония и с трудом переводил дыхание.
Невнимание Амона в день, когда он нес цветы… брачная церемония, окончания которой он едва дождался и после которой им дважды помешали… Шейдт и сирены…
Постепенно приходя в себя, откашливаясь, он задавал себе вопрос: сможет ли он и дальше выносить мучительную неопределенность этого существования?
Как и многие другие здесь, в лагере, он жаждал, чтобы наконец к нему пришло избавление.
Он успел одним из последних примкнуть к шеренге, выстроившейся перед бараком. Его колотило, но он не сомневался, что староста успеет прикрыть его. «Да, герр унтерштурмфюрер, я дал заключенному Бау разрешение отлучиться в туалет».
Но они искали вовсе не его, а троих молодых сионистов, которые совершили побег на грузовике с продукцией обойной фабрики, где они набивали морской травой чехлы матрацев для вермахта.
Глава 27
28 апреля 1944 года Оскар, бросив взгляд на себя в зеркало, был вынужден признать, что к тридцать шестому дню рождения он несколько раздался в талии. Но по крайней мере сегодня, когда он обнимал девушек, никто не осмелился бы поставить ему это в укор.
Должно быть, информатор из числа немецких техников был обескуражен, увидев, что СС отпустило Шиндлера и с Поморской, и из тюрьмы Монтелюпич, хотя считалось, что и то, и другое заведение не поддаются ничьему влиянию.
Эмили прислала ему обычное поздравление из Чехословакии, а Ингрид и Клоновска преподнесли ему подарки.
Жизнь Оскара почти не претерпела изменений за те четыре с половиной года, что он провел в Кракове. Ингрид по-прежнему исполняла роль наперсницы, Клоновска была подружкой, а Эмили – отсутствующей женой. Страдания, которые испытывала каждая из них, так и остались неизвестными ему, но не подлежало сомнению, что, вступая в свой тридцать седьмой год, Оскар столкнулся с некоторым охлаждением отношений с Ингрид; что Клоновска, продолжавшая оставаться преданным другом, соглашалась лишь на отдельные случайные встречи, и только Эмили продолжала считать, что их брак носит нерушимый характер.
Пока же все они продолжали получать от него подарки, а он – прислушиваться к их советам.
В праздновании дня рождения Оскара Шиндлера приняли участие многие люди. Комендат лагеря Плачув Амон Гет разрешил Генри Рознеру вместе с его скрипкой отправиться вечером на Липовую в сопровождении охранника из украинцев, который обладал лучшим во всем гарнизоне баритоном. Амону нравилось то, как развиваются их отношения с Шиндлером. В обмен на свою неизменную поддержку лагеря на «Эмалии» Амон недавно попросил разрешение пользоваться «Мерседесом» Оскара – и тут же получил постоянно. Это была не та развалина, которую Оскар приобрел у Йона и которая находилась в его распоряжении всего лишь день, это была самая шикарная машина из гаража «Эмалии».
Сольный концерт состоялся в кабинете Шиндлера. Он доставил всем немалое удовольствие, кроме, как показалось окружающим, самого именинника. Глядя на него, можно было подумать, что он устал от общества.
Когда певучий украинец отправился в туалет, Оскар излил Генри причины своей подавленности: его беспокоят военные известия. Вскоре последует всеобщее смятение – хотя русские армии остановлены пока в припятских болотах, но это ненадолго, фронт уже недалеко от Львова.
Опасения Оскара удивили Генри Рознера.
– Да неужели ты не понимаешь, – удивился Шиндлер, – что, если русских не остановят, это будет означать конец всему?
– Я много раз просил Амона, чтобы он разрешил тебе переселиться сюда, – сообщил Оскар Рознеру. – Тебе, твоей жене и ребенку. Он и слышать об этом не хочет. Он тебя очень ценит. Но рано или поздно…
Генри был благодарен Шиндлеру за заботу, но отмахнулся: в Плачуве его семья пользуется относительной безопасностью. Вот однажды, например, его золовку Гет застал, когда она курила за работой, и приказал казнить ее. Но один из рядовых эсэсовцев позволил себе обратить внимание герра коменданта, что эта женщина – миссис Рознер, жена Рознера-аккордеониста.
– Ага, – сказал Амон и простил ее.
– Но помни, девочка, что я не разрешаю курить за работой.
Тем же вечером Генри рассказал Оскару, что именно снисходительное отношение Амона к братьям Рознерам, заставившее поверить, что они находятся под защитой своих музыкальных талантов, заставило его с женой принять решение – забрать в лагерь их восьмилетнего сына Олека. До этого он скрывался у друзей в Кракове, но с каждым днем это становилось все более и более опасным.
