День в их мансарде тянулся медленно и напряженно, полный гаданий: что же делать? Соседи, должно быть, тоже ждали. Кое-кто из них, видимо, не в силах больше выносить ожидание, двинулся по дороге, нагруженный багажом и чемоданчиками с самым необходимым. Мешанина зловещих звуков заставила их спуститься вниз – зловещий грохот раздавался уже в квартале отсюда. А здесь все еще царила застарелая тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием перекрытий дома, отмерявшего последние – и самые страшные – часы жизни в нем.
С наступлением сумеречного дня Польдек и Мила съели по куску непропеченного хлеба – те триста граммов, что полагались на их долю.
Ужасные звуки акции уже докатились до угла Вегерской, которая была всего в квартале от них, и, ненадолго заглохнув, к полудню возобновились снова. Они то и дело перемежались минутами напряженной тишины.
Кто-то тщетно пытался забиться в туалет на площадке первого этажа. В этот страшный час отчаянно хотелось верить, что таким путем удастся спастись…
Последний серый день их жизни в доме номер два по Жозефинской, несмотря на уже наступившие сумерки, словно отказывался подходить к концу. Стало так темно, что, по мнению Польдека, можно было рискнуть проникнуть в коллектор и до наступления темноты. Но поскольку вечером в гетто воцарилось относительное спокойствие, он еще хотел успеть встретиться и посоветоваться с доктором X.
– Прошу тебя… – сказала Мила.
Но муж успокоил ее: он будет держаться подальше от улиц, прокладывая себе путь через паутину дыр и проломов, которые соединяли один дом с другим.
Он был полон уверенности. Этот конец улицы вроде не патрулируется. Он не попадется на глаза ни еврейской службе порядка, ни случайным эсэсовцам на перекрестках – и через пять минут вернется!
– Дорогая, – сказал он жене. – Дорогая, мне очень нужно переговорить с доктором X.
Спустившись по задней лестнице, он попал во двор через проем в капитальной стене и, избегая открытых участков на улицах, добрался до отдела трудоустройства. Здесь он рискнул пересечь широкий бульвар, нырнув в глубь треугольного квартала многонаселенных домов, где под навесами, во дворах и в коридорах стояли группки людей, обсуждая слухи и прикидывая, что делать. На Кракузу он вышел как раз напротив дома врача. Не замеченный патрулями, переместившимися к южной границе гетто, он пересек улицу в трех кварталах отсюда и оказался в том районе, где Шиндлер впервые стал свидетелем ужасающей расовой политики рейха.
Дом доктора X. был пуст, но во дворе Польдек встретил растерянного мужчину средних лет, который рассказал ему, что зондеркоманда уже была здесь, а доктор и его жена сначала прятались, а потом спустились в канализационный колодец. И правильно сделали, сказал человек. Они еще вернутся, эти СС. Польдек кивнул: он уже знал тактические приемы немцев, которые смогли пережить не так много людей.
Он вернулся тем же путем, которым уходил, и снова ему пришлось пересекать улицу.
Дом встретил его пустотой.
Мила исчезла вместе с их вещами – все двери были распахнуты, все комнаты пусты. Он прикинул: может, они все попрятались в больнице – доктор X. с женой и Мила? А может, супруги X. взяли ее с собой, увидев, в каком она состоянии, и из уважения к ее происхождению – ведь в ее роду было множество врачей?!.
Польдек торопливо проскочил сквозь другое отверстие в стене и иным путем добрался до больницы. Как символы безоговорочной капитуляции, с обоих балконов верхнего этажа свисали окровавленные полотнища простыней. На булыжной мостовой лежала гора трупов. У некоторых были проломлены головы, сломаны руки и ноги. Среди них не было последних пациентов врачей X. и Б. Это были люди, которых днем согнали сюда, а потом перебили. Некоторых из них пристрелили наверху и выкинули во двор.
И много позже, когда Польдека расспрашивали о количестве трупов во дворе больницы гетто, он утверждал, что там их было шестьдесят или семьдесят, хотя, конечно, у него не было времени сосчитать наваленные грудой тела. Краков был провинциальным городом, и Польдек вырос в Подгоже, где все знали друг друга. Затем его семья переехала в центр, где ему вместе с матерью приходилось посещать достойных и уважаемых горожан, – и теперь он опознал в наваленной куче трупов несколько знакомых лиц: давних клиентов его матери, тех, кто интересовался его успехами в старших классах школы Костюшко, улыбался его ответам, угощал его конфетами и печеньем, восхищенный его раскованностью и обаянием. Теперь же они распластались в бесстыдных откровенных позах на этом залитом кровью дворе.
Почему-то Пфеффербергу не пришло в голову поискать среди них тела своей жены и супругов X.
Он осознавал, что привело его сюда. Он непоколебимо верил, что придет лучшее время – время беспристрастного трибунала. Он чувствовал, что ему придется предстать перед ним свидетелем – то же самое испытал Шиндлер, стоя на холме над Рекавкой.
Его внимание привлекла толпа людей на Вегерской, куда выходил больничный двор. Она двигалась к воротам на Рекавке, напоминая мрачное скопище фабричных рабочих, которые, не выспавшись, поднялись утром в понедельник, или разочарованную толпу болельщиков проигравшей футбольной команды. В толпе он заметил соседей с Жозефинской.
Он вышел со двора, неся с собой единственное оружие – память обо всем увиденном.
Но что случилось с Милой? Видел ли ее кто-нибудь?
Она успела уйти, сказали ему. Зондеркоманда прочесала все вокруг, но в это время она уже была за воротами.
Они с Милой, конечно, обговорили порядок действий на случай таких непредвиденных обстоятельств. Если один из них окажется в Плачуве, другому лучше держаться подальше от этого места. Он знал, что Мила обладает способностью быть незаметной – неоценимый дар для заключенного, но не сможет выдержать мук голода. Оставаясь на свободе, он будет поддерживать ее. Он не сомневался, что ему удастся, если что, вытащить ее из лагеря, хотя это будет нелегко.
Толпы ошеломленных людей, подгоняемые эсэсовцами, двигались к воротам с южной стороны и дальше – к обнесенным колючей проволокой предприятиям Плачува. В Кракове говорили, и, вероятно, не без оснований, что спасение евреев на долгое время будет связано только с этим местом.
Несмотря на поздний час, посветлело, потому что пошел снег. Польдеку удалось снова незаметно пересечь улицу и проникнуть в пустую квартиру в подвальном этаже. Добираясь до нее, он попытался представить, действительно ли она пуста или там затаились обитатели гетто, которые то ли наивно, то ли предусмотрительно считают, что, где бы СС ни выловило их, путь лежит прямиком в газовую камеру.
Польдек искал надежное убежище.
Отсидевшись некоторое время в чужом доме, он проходными дворами добрался до дровяного склада на Жозефинской. Лесоматериалов тут почти не осталось. Штабелей пиловочника, за которыми можно спрятаться, не было видно. Место, которое виднелось из-за железных ворот у входа, выглядело куда лучше. Темный металл их высоких створок обещал укрытие на ночь. Позже он не мог поверить, что с такой охотой сам выбрал это место.
