Все эти слухи, большая часть которых доходила и до Оскара, базировались на инстинктивном человеческом стремлении избежать зла, назвав его по имени, всем хотелось остановить руку судьбы, дав ей понять, что вы знаете о ее замыслах.
Но в этот июнь самые страшные видения и слухи стали обретать конкретные формы, и самые непредставимые ужасы начали становиться действительностью.
К югу от гетто, за улицей Рекавка, высились холмистые парковые посадки. Они были полны тишины и уединения, подобно средневековым полотнам, особенно когда представлялась возможность заглянуть за стенку гетто с холма на южной стороне. Во время прогулки верхом по гребню холмов, одна за другой, как на карте, открывались улочки гетто и, следуя мимо них, можно было рассмотреть все, что происходило внизу.
Шиндлер с наступлением весны часто совершал в этих местах верховые прогулки в компании Ингрид. Потрясенный тем, что он увидел на железнодорожной станции, он решил развеяться в седле.
На следующее утро после спасения Банкера он взял лошадей из конюшни в Парке Беднарского. Для прогулки верхом ему и Ингрид были подобраны безупречные одеяния: для нее – длинная облегающая амазонка, для него – подшитые кожей верховые брюки, камзол с кожаными налокотниками, и блестящие сапожки для обоих.
Двое безукоризненных светловолосых Sudeten получили возможность разглядывать растревоженный муравейник гетто с возвышения… или свысока.
Миновав заросли деревьев, они коротким галопом пересекли открытую лужайку. Покачиваясь в седлах, всадники видели теперь всю Вегерскую как на ладони. На углу, рядом с больницей, стояла толпа людей, а группы эсэсовцев в сопровождении рычащих псов врывались в дома и выгоняли на улицу обитавшие там семьи, которые, несмотря на жару, старались прихватить с собой теплые вещи, предчувствуя, что им нескоро придется вернуться домой, если вообще придется…
Натянув поводья, Оскар и Ингрид остановили коней под тенистыми кронами деревьев. Присмотревшись, они стали различать в происходящем определенный порядок действий. Бок о бок с эсэсовцами трудились и еврейские полицейские, вооруженные дубинками. Некоторые из них проявляли неподдельный энтузиазм: за несколько минут наблюдений Оскар успел заметить трех упиравшихся женщин, которых они били дубинками по спине. В сердце Шиндлера вспыхнуло было наивное возмущение: СС использует евреев, чтобы бить других евреев! Однако скоро стало ясно, что кое-кто из службы порядка пускает в ход дубинки, надеясь самому спастись от худшей участи. Служба порядка теперь подчинялась новым правилам: если ты замешкаешься, выгоняя чью-то семью на улицу, такая же судьба постигнет твою собственную.
Шиндлер также заметил, что на Вегерской постоянно формируются две шеренги. Одна стояла неподвижно, а участников другой, по мере того, как их набиралось определенное количество, группами перегоняли за угол Жозефинской, где они исчезали из виду. Нетрудно было понять, зачем их собирают и куда уводят, ибо Шиндлер и Ингрид, скрытые соснами, росшими над гетто, находились на расстоянии всего двух или трех кварталов от того места, где разворачивалась Aktion.
Семьи евреев разделяли силой, не обращая внимания на просьбы и мольбы на две стороны. Совершеннолетние девушки, у которых все документы были в порядке, примыкали к шеренге, стоящей неподвижно, оттуда они перекрикивались со своими матерями, оказавшимися в другой линии. Рабочие ночных смен, мрачные и опухшие из-за прерванного сна, попадали в одну шеренгу, а их жены и дети – в другую. Посредине улицы какой-то молодой мужчина спорил с полицейским из службы порядка.
– Да плевать мне на Blanschein! – горячился он. – Я хочу быть вместе с Эвой и ребенком.
Вмешался вооруженный эсэсовец: в беспорядочной массе Ghettomenschen это существо в свежей летней форме особенно выделялось своей сытой уверенностью. Даже с холма был заметен блеск смазки на автоматическом пистолете, который он держал в руках. Эсэсовец ударил еврея в ухо и громким хриплым голосом гаркнул на него. Шиндлер, хотя не разобрал ни слова, не сомневался, что нечто подобное он уже слышал на станции Прокочим: «Для меня нет никакой разницы! Если хочешь быть со своей тощей еврейской шлюхой – вали к ней!»
Человек перебрался из одной группы в другую. Шиндлер увидел, как они с женой обнялись.
Пока все были заняты лицезрением этого свидетельства супружеской верности, другая женщина, не замеченная эсэсовцами зондеркоманды, скользнула за приоткрытую дверь соседнего дома.
Развернув лошадей, Оскар и Ингрид оказались на известняковой площадке, прямо под которой простиралась улица Кракуза. Здесь не царило такое смятение, как на Вегерской. Не столь длинную, как там, шеренгу женщин и детей вели к Пивной. Один охранник шагал впереди, а другой замыкал колонну. В группе этой была какая-то странная неупорядоченность: детей в ней было куда больше, чем могли родить несколько составлявших ее женщин. В самом хвосте семенил какой-то малыш – не разобрать, мальчик или девочка – в коротеньком красном пальтишке и шапочке. Сцена эта привлекла внимание Шиндлера, и он решил посоветоваться с Ингрид. Конечно же, это девочка, сказала Ингрид. Девочки обожают цветные вещи, особенно такие яркие.
Оба обратили внимание, что эсэсовец в хвосте колонны время от времени давал руку медленно ковылявшей малышке в красном, помогая ей подтянуться к другим. Делал он это не грубо, скорее как ее старший брат. Если бы даже офицер приказал ему проявить мягкость, дабы успокоить наблюдавших обывателей, он не смог бы исполнить приказ лучше. Так что всадники, наблюдавшие за происходящим сверху, из парка, на несколько секунд ощутили какое-то иррациональное моральное успокоение. Исчезнувшую за углом колонну женщин и детей еще какое-то время догоняла малышка в красном, затем ее сменила команда эсэсовцев с собаками, двигавшаяся по северной стороне улицы.
Они врывались в убогие квартиры, пропитанные запахом пота; из окон второго этажа летели яростно выкидываемые чемоданы, содержимое которых разлеталось по мостовой. На камни ее, преследуемые собаками, выбегали мужчины, женщины и дети, которым, прячась в шкафах, в чуланах и на чердаках, удалось избежать первой волны обысков; полные ужаса, они с криками пытались увернуться от зубов доберманов-пинчеров. Все носились сломя голову, то и дело скрываясь из поля зрения наблюдателей на холме. В тех, кто пытался скрыться, тут же стреляли – прямо на тротуаре; из простреленных голов летели ошметки мозгов, потоки крови заливали обочины. Мать с сыном лет восьми или не больше десяти скорчилась под окном, укрывая ребенка. Шиндлер чуть не задохнулся от невыносимого страха за них; кровь застыла в жилах от ужаса, он почувствовал такую слабость, что едва не сполз с седла. Глянув на Ингрид, он увидел, что у нее побелели пальцы, которыми она вцепилась в поводья. Он услышал, как, вскрикнув, она начала молиться.
Его взгляд скользнул по Кракузе в поисках малышки в красном.
Страшные сцены происходили всего в полуквартале от нее, колонна даже еще не скрылась полностью из виду, свернув на Жозефинскую.
Убийцы истово исполняли свои обязанности. Когда девчушка в красном, догоняя колонну, остановилась и повернулась посмотреть, женщина как раз получила пулю в шею. А когда мальчик, захлебываясь от слез, сполз по стенке, один из карателей придавил для надежности его голову к земле, чтобы не дергался, приставил ствол к его затылку – как и предписывалось в СС – и выстрелил.
