Через два дня после дня рождения Оскара Шиндлера на письменном столе унтерштурмфюрера Липольда появился приказ. В нем сообщалось, что Липольд переводится в пехотный батальон ваффен СС под Прагу. Приказ, похоже, не обрадовал Липольда, хотя в гостях у Оскара, обычно после второй бутылки красного вина, он частенько утверждал, что хотел бы оказаться на линии огня – уж он бы им показал, как надо воевать! Герр директор нередко приглашал к себе на обед офицеров полевых частей вермахта и СС, отступающих на запад, и их застольные разговоры неизменно вызывали у Липольда боевой раж. Его глубоко огорчало, что он не может столь же непринужденно участвовать в разговорах о боях и сражениях.
Липольд безмолвно сложил свои вещи и исчез.
Сомнительно, чтобы он пытался созвониться с Хассеброком до того, как собраться в дорогу. Телефонная связь постоянно прерывалась, потому что русские уже окружили Бреслау и были на расстоянии одного броска от Гросс-Розена. Распоряжение о его переводе никого не удивило в управлении Хассеброка, потому что Липольд нередко и перед ними произносил патриотические речи.
Так, оставив комендантом в Бринлитце обершарфюрера Мотцека, Иозеф Липольд ринулся в бой – неустрашимый боец, мечта которого осуществилась.
Оскар Шиндлер меньше всего собирался покорно ждать конца. В первые же дни мая он как-то выяснил – может, даже позвонив в Брно, когда линия еще действовала, – что один из складов, на котором он постоянно отоваривался, стоит брошенным. Прихватив с собой полдюжины заключенных, он двинулся туда с целью обчистить его. На дороге к югу перед ними постоянно возникали шлагбаумы, но Шиндлер уверенно прорывался сквозь них, размахивая поддельными документами, на которых стояли печати и подписи «высшего руководства СС в Моравии и Богемии».
Подъехав к складу, они увидели, что тот охвачен пламенем. Горели и военные склады по соседству, из чего следовало, что этот район недавно подвергся бомбардировке. Из города, где чехословацкое подполье вело уличные бои, доносились звуки автоматных очередей.
Герр Шиндлер приказал подать грузовик задом к дверям горящего склада, выломал их: склад был забит коробками с сигаретами. Заключенные и сам Оскар принялись бросать ящики в машины…
Несмотря на склонность к легкомысленному пиратству, Шиндлер был всерьез напуган слухами, дошедшими из Словакии, что русские, не утруждая себя излишними формальностями, поголовно уничтожают гражданское немецкое население. Но, слушая каждую ночь Би-би-си, он несколько успокоился: британцы заверяли, что война кончится до того, как русские окажутся в районе Цвиттау.
Заключенные тоже имели косвенную возможность слушать английское радио и понимали, что происходит вокруг. На протяжении всей истории Бринлитца радиотехники Зенон Шеневич и Артур Рабнер постоянно ремонтировали тот или другой радиоприемник Оскара. В сварочной мастерской, надев наушники, Зенон слушал двухчасовую сводку новостей из Лондона. Во время ночной смены слушали радио и сварщики. Однажды как-то эсэсовец, проходивший ночью по цеху, застал у приемника трех человек.
– Мы настраивали его для герра директора, – сообщили они ему, – и буквально минуту назад привели все в порядок.
В начале года заключенные ожидали, что Моравия будет занята американцами. Но поскольку Эйзенхауэр остановился на Эльбе, тут должны были появиться русские.
Круг заключенных, близких к Оскару Шиндлеру, составил письмо на иврите, в котором шла речь о заслугах их спасителя. Оно могло пригодиться, если его доставят в американскую часть, в которой служили не только евреи, но даже военные раввины. И Штерн, и сам Оскар считали жизненно важным, чтобы он как-то добрался до американцев. В определенной мере на их решение повлияло бытовавшее в Центральной Европе представление о русских, как о варварах – людях со странными религиозными взглядами и смутным представлением о гуманизме.
В общем, если сообщения с востока хоть в какой-то мере соответствовали истине, для опасений были все основания.
Однако никакие опасения не могли лишить Шиндлера силы воли. Он был бодр и полон взволнованных ожиданий, когда ранним утром 7 мая до него через Би-би-си дошло сообщение о капитуляции Германии.
К полуночи следующих суток боевые действия в Европе прекратились.
В ночь на среду 8 мая Оскар разбудил Эмили, и забывший о сне Штерн присоединился к ним в кабинете, чтобы отпраздновать это событие. Штерн видел, что теперь Шиндлер не сомневался относительно поведения гарнизона СС, но он затруднился ответить, в каких формах в эти дни проявлялась уверенность Оскара.
В цехах и в мастерских заключенные занимались обычными делами. Они работали даже с большей отдачей, чем в другие дни.
Но к полудню герр директор нарушил привычный распорядок дня, заставив весь лагерь через громкоговоритель слушать речь Черчилля в честь Победы.
Лютек Фейгенбаум, который понимал по-английски, не веря своим ушам, застыл около станка. Для всех прочих звучный, хрипловатый и трубный голос Черчилля был первым сообщением из другого мира, которое они услышали за все годы существования «нового порядка». Голос, который нельзя было спутать ни с каким другим, так же как и голос покойного фюрера, был слышен и у ворот, и на вышках, однако СС воспринимало его с мрачным спокойствием.
Теперь их внимание было привлечено не к территории лагеря. Как и Оскар Шиндлер, но гораздо внимательнее, они пытались заметить приближение русских. Как предписывала одна из последних телеграмм Хассеброка, они должны были занять оборону в густых зарослях зелени. Вместо этого с полуночи, стоя на часах, они всматривались в темную стену леса, гадая, не таятся ли там партизаны. Растерянный обершарфюрер Мотцек тем не менее приказал им оставаться на постах и выполнять предписанные обязанности. Ибо в выполнении долга, в повиновении приказам, как позже утверждали в суде их руководители, и заключалась сила СС.
За эти два дня, отмеченные неопределенностью, в промежутке между объявлением мира и его действительным приходом, один из заключенных, ювелир Лихт, успел сделать Оскару подарок – подарок, гораздо более дорогой, чем металлическая коробочка для запонок, преподнесенная герру директору в день рождения. Его предложил сделать старый Иеретц с упаковочной фабрики.
Было решено – и даже люди из Будзына, закаленные марксисты, не стали возражать, – что Оскару следует уезжать из лагеря.
«Церемонией проводов» занялась группа близких Оскару людей – Штерн, Финдер, Гарде, оба Бейски, Пемпер. Достойно внимания, что они, еще не знающие, увидят ли мирные дни, обеспокоились о прощальном подарке.
Все сошлись во мнении, что подарок должен быть сделан из благородного металла. Где его взять? Иеретц открыл рот и продемонстрировал золотой мостик. «Не будь Оскара, – сказал он, – эта штука досталась бы СС. Мои зубы лежали бы в куче им подобных на одном из складов СС, вместе с золотыми коронками несчастных из Люблина, Лодзи и Львова».
Принять такой дар, конечно, Шиндлер счел невозможным. Но Иеретц настоял на своем. С помощью заключенного, который в свое время занимался зубоврачебной практикой в Кракове, мостик удалось извлечь. Лихт расплавил золото и днем 8 мая успел выгравировать на внутренней поверхности сделанного из него кольца надпись на иврите. То была строчка из Талмуда, которую Штерн процитировал Оскару в приемной Бучхайстера в октябре 1939 года:
