Шиндлер действовал в привычной для себя манере, отшлифованной в сражениях с Амоном Гетом. На кону стояли все обитатели Бринлитца – от Гирша Кришнера, заключенного номер 68821, сорокавосьмилетнего автомеханика, до Иарума Киафа, заключенного номер 77196, неквалифицированного рабочего двадцати семи лет, выжившего на пути из Голечува. Сюда же следовало присовокупить всех женщин Бринлитца – от номера 76201, двадцатидевятилетней станочницы Берты Афтергут, до номера 76500 – Енты Цветшеншильд, тридцати шести лет.
Оскар получил основания для дальнейших жалоб в адрес коменданта Липольда после того, как пригласил его однажды вечером отобедать на территории предприятия.
Это было 27 апреля, накануне дня рождения Шиндлера.
Примерно в одиннадцать вечера заключенные, находившиеся в цехе, с удивлением воззрились на вдребезги пьяного коменданта, который, несмотря на поддержку твердо стоявшего на ногах Шиндлера, буквально полз по цеху. Во время этого немыслимого демарша Липольд пытался присмотреться к кое-кому из заключенных в цехе. Он форменным образом бесновался, тыкая пальцем в стропила высоко под потолком. Герру директору с трудом удавалось удерживать его от падения на пол цеха, что не мешало коменданту демонстрировать, какой карательной властью он обладает.
– Вы, проклятые евреи, – орал он. – Гляньте вон на те балки! Там я вас всех и повешу, всех вас!
Придерживая его за плечи, герр директор Шиндлер старался успокоить Липольда, нашептывая ему на ухо:
– Совершенно верно, совершенно верно. Но только не сегодня вечером, ладно? Как-нибудь в другой раз…
На следующий же день Оскар позвонил и Хассеброку и другим лицам с тщательно подготовленными обвинениями. «Этот человек, – сказал он, – напившись, шатался по предприятию, угрожая всех немедленно казнить. А вокруг были далеко не чернорабочие! Это опытнейшие специалисты, занятые в производстве секретного оружия!» И так далее, как всегда. И хотя Хассеброк нес ответственность за смерть тысяч рабочих в каменоломнях, хотя он считал, что всю еврейскую рабочую силу необходимо ликвидировать при приближении русских, он не мог не согласиться, что предприятие герра Шиндлера требует особого отношения.
– Липольд, – сообщил Оскар, – продолжает утверждать, что все так же рвется на фронт. Он молод, он здоров, он полон желания.
– Ну что ж, – пообещал Хассеброк, – посмотрим, что для него можно сделать…
Комендант Липольд проспал день рождения Шиндлера, приходя в себя после праздничного приема на заводе.
В его отсутствие герр директор предприятия Оскар Шиндлер произнес перед собравшимися удивительную речь.
Весь день он принимал поздравления и праздновал, но никто не помнил, чтобы он нетвердо держался на ногах. Он был практически трезв, когда обратился к заключенным. В нашем распоряжении нет доподлинной записи его слов, но существует запись другой речи, которую он произнес через десять дней, 8 мая. По словам тех, кто слушал его, оба раза, и в том, и в другом выступлении, говорилось об одном и том же.
То есть – о грядущей жизни.
Назвать эти его выступления речами – значило бы снизить их значение и умалить произведенный ими эффект. Оскар инстинктивно пытался осознать наступающую реальность, изменить представление о себе у каждого, кто его слушал: и у заключенных, и у эсэсовцев.
Задолго до этих дней он с непреклонной настойчивостью убеждал группу рабочих, среди которых была и Эдит Либгольд, что они переживут войну. И теперь он снова продемонстрировал тот же дар убежденного пророчества, который проявился в нем в то утро, когда он предстал перед женщинами, прибывшими из Аушвица, и сказал:
– Теперь вы в безопасности; вы со мной.
Его дар убеждения был столь велик, что мы не сбрасываем со счетов мысль, что в другое время и при других условиях герр директор мог бы стать записным демагогом – вроде Хью Лонга из Луизианы или Джона Ленга из Австралии, дар которых заключался в умении убедить слушателей, что он вместе с ними, избранными, призван бороться с пороками всех остальных.
Но он стал героем.
Произнесенное этим вечером по-немецки выступление Оскара Шиндлера было обращено ко всем заключенным, собравшимся в цехе.
Для охраны сборища такого размера был вызван взвод СС; здесь же присутствовал и немецкий гражданский персонал.
Когда Оскар начал говорить, Польдек Пфефферберг почувствовал, как от напряжения у него дыбом встали волосы на затылке. Оглянувшись, он увидел непроницаемые лица Шенбруна и Фуша и эсэсовцев с автоматами наперевес. «Они убьют этого человека, – подумал Польдек. – И тогда все пойдет прахом».
Речь Шиндлера была посвящена двум главным темам.
Во-первых, эпоха величайшей тирании подходит к концу.
Он обращался к стоящим вдоль стен эсэсовцам так, словно они тоже были узниками, мечтающими об освобождении. Многие из них, объяснил Оскар Шиндлер заключенным, против их желания были переведены в состав СС из других частей и соединений.
Во-вторых, он пообещал, что останется в Бринлитце, пока не будет объявлено о конце военных действий.
– И еще пять минут после, – добавил он с улыбкой.
Для заключенных эти слова, как и предыдущие манифесты Оскара, звучали надеждой на будущее. Он как будто хотел им сказать: никто больше не ляжет в братские могилы в лесу! А еще он напомнил о том, что уже пришлось пережить узникам, чтобы подбодрить их: самое страшное уже позади!
Можно только догадываться, до какой степени были сбиты с толку слушавшие его эсэсовцы. Он откровенно оскорбил их корпус. Возмутятся ли они или проглотят оскорбление? Он должен был предугадать это. Кроме того, он во всеуслышание предупредил их, что остается в Бринлитце до конца – по крайней мере, столько же времени, сколько они, – то есть он будет свидетелем любых их действий.
На самом деле Шиндлер был, конечно, далеко не так уверен и жизнерадостен, как можно было бы судить по его словам. Позже он признался, чего в это время ждал: отступающие через Цвиттау части ворвутся в Бринлитц и всем им придет конец. Он даже сказал: «Мы были в панике, потому что боялись – со стороны охраны СС можно было ожидать чего угодно».
Должно быть, он сумел подавить в себе страх, ибо никто из заключенных, радовавшихся белому хлебу на дне рождения герра директора, не заметил в нем ни малейших примет испуга.
Оскара также беспокоило поведение некоторых отрядов армии Власова, разместившихся на окраине Бринлитца. Они состояли из членов РОА – Русской освободительной армии, сформированной год назад по указанию Гиммлера из огромного числа русских военнопленных. Армия находилась под командованием бывшего советского генерала Андрея Власова, захваченного в плен три года назад. Для обитателей Бринлитца эти части представляли опасность. Им было нечего терять, ибо они знали, что Сталин хочет подвергнуть их особому наказанию, и боялись, что союзники выдадут их. Власовцы были полны безнадежного славянского отчаяния, подогревавшегося водкой. И, прорываясь к американцам, чьи передовые линии проходили дальше, на западе, они могли пойти на что угодно.
