– Он был, – вспоминал Шиндлер, как всегда не скрывая своего отношения, – тот еще пьяница.
Вместе с собой Хан прихватил друга детства Франца Боша. Тот тоже был «беспросветным алкоголиком», по характеристике того же Шиндлера. От руки этого подонка погибла семья Гаттеров. Оскар, подавив свое отвращение к гостям, радушно приветствовал их, ибо ему нужно было завоевать симпатии общественности.
В их захолустный городок Хан, как Шиндлер и надеялся, явился в форме со всеми регалиями – она была украшена нашивками, фестонами и орденами. Хан принадлежал к касте «старых борцов», вступивших в СС еще в первые дни их существования, и был овеян славой их побед. С блистательным штандартенфюрером прибыл не менее ослепительный адъютант.
Липольд жил в арендуемом доме вне стен лагеря и тоже был приглашен на обед. С самого же начала вечера он был потрясен до глубины души. Ибо Хан громогласно изъяснялся в любви к Оскару (что свойственно всем отъявленным пьяницам).
Позже Шиндлер описывал и гостей, и их мундиры как «воплощение помпезности». И наконец-то Липольд пришел к убеждению, что, сколько бы он ни писал жалоб далекому начальству, скорее всего, все они попадут на стол какому-нибудь старому собутыльнику герра директора, что может обернуться для него же самого, Липольда, крупными неприятностями…
Утром Оскар был замечен разъезжающим по Цвиттау в веселой компании важного чина из Берлина. Рядовые наци, останавливаясь на тротуарах, отдавали честь, когда мимо них проезжала «слава великого рейха».
Но загнать в угол бывшего владельца здания Гофмана столь же легко, как и остальных, не удалось. Триста женщин в Бринлитце, как признавал сам Шиндлер, не обладали «способностью к производственной деятельности». Как уже упоминалось, многие из них день за днем только вязали. Зимой 1944 года, когда многие из них располагали только полосатыми робами, вязание было отнюдь не только приятным времяпрепровождением.
Гофман, бросивший тюки с бракованной шерстью, как негодные и ненужные ему, тем не менее послал в СС официальную жалобу, что «женщины Шиндлера» занимаются хищениями его имущества, оставленного в пристройке. Он считает такое положение нетерпимым, писал он, скандальным, и более того: оно отчетливо показывает, что на самом деле представляет так называемая деятельность Шиндлера по производству боеприпасов.
Когда Оскар нанес визит Гофману, он нашел старика в триумфальном состоянии духа.
– Мы направили в Берлин петицию с требованием сместить вас, – сказал Гофман. – И на этот раз присовокупили к ней данные под присягой показания, что на самом деле ваше предприятие нарушает установления экономики и расовые законы. Мы считаем, что когда ваша фабрика перейдет под управление специалиста из Брно, получившего ранение в рядах вермахта, он сумеет вернуть ему достойный вид.
Выслушав Гофмана, Шиндлер принес ему извинения, стараясь изобразить глубокое раскаяние. Затем он позвонил полковнику Эриху Ланге в Берлин и попросил его не давать ходу петиции клики Гофмана из Цвиттау. Чтобы избежать внесудебного разбирательства, Оскару пришлось потратить восемь тысяч рейхсмарок, и всю зиму власти Цвиттау и городское партийное начальство досаждали ему, то и дело вызывая его в магистрат, дабы ознакомить его с жалобами горожан то на его заключенных, то на состояние его водостоков, то еще на что-то…
Оптимистке Люсе лично довелось пережить встречу с инспекцией СС, которая прекрасно характеризовала методы Оскара Шиндлера.
Люся продолжала пребывать в подвальном помещении – она провела там всю зиму. Остальные девушки стали чувствовать себя лучше и для окончательной поправки были переведены наверх. Но пребывание в Биркенау, казалось, настолько отравило Люсю, что яд никак не хотел покидать ее организм. Приступы лихорадки возвращались снова и снова. Под мышками возникали карбункулы. Когда один прорывался и начинал затягиваться, возникал другой. Доктор Гандлер, несмотря на возражения своего коллеги Биберштейна, порой вскрывал их простым кухонным ножом. Она продолжала лежать в подвале, где ее хорошо кормили, но мертвенная бледность и слабость не покидали ее. На всем огромном пространстве Европы это было единственное место, где она могла существовать. Порой она думала об этом и надеялась, что все бури века пронесутся над ее головой…
За время пребывания в этой теплой норе дни и ночи у нее смешались. Она вздрогнула, когда дверь на верхней ступеньке с грохотом распахнулась. Она привыкла к тихим посещениям Эмили Шиндлер, а тут, услышав грохот сапог по ступенькам, Люся напряглась на койке. Ей показалось, что вернулись старые времена «акций»…
На деле же выяснилось, что это явился герр директор вместе с двумя офицерами из Гросс-Розена. Их подкованные сапоги цокали по лестнице, словно старались раздавить ее. Оскар Шиндлер стоял рядом с ними, когда посетители, озираясь в полумраке бойлерной, увидели ее.
Люся поняла, что пришел ее день. День, когда ей придется принести себя в жертву, чтобы насытить Молоха.
Частично ее скрывал котел, но Шиндлер не только не сделал никакой попытки отвлечь от нее внимание, но наоборот – подошел и остановился у нее в ногах. Поскольку те двое из СС еще рассматривали окружающую их обстановку, Оскару представилась возможность заговорить с ней. Он сказал ей самые обычные банальные слова, но она никогда не могла забыть их:
– Не волнуйся. Все в порядке.
Он стоял вплотную к ней, как бы давая понять инспекторам, что она не заразная больная.
– Еврейская девчонка, – спокойно сказал он. – Я не хотел класть ее в Krankenstube. Воспаление суставов. Так и так ей конец. Врачи дают ей день-другой. Не больше тридцати шести часов.
Затем он стал показывать, откуда идет горячая вода, а откуда пар – для дезинфекции. Он демонстрировал клапаны, трубы, соединения и цистерны. Он ходил вокруг ее койки, словно ее не существовало, словно она была частью механизмов.
Люся не представляла, куда ей смотреть, лежать ли ей с открытыми или закрытыми глазами. Она попыталась притвориться, что находится в бессознательном состоянии. Может, она и переигрывала, но в те минуты Люся думала только о том, чтобы эсэсовцы скорее оказались у основания лестницы.
Уходя, Оскар украдкой улыбнулся ей.
Она оставалась в котельной еще полгода, а потом, вскарабкавшись по лестнице, встретила ту весну 45-го, которая вернула ее к жизни в изменившемся мире.
В течение зимы Оскар создал свой независимый арсенал.
И снова на этот счет ходят легенды. Некоторые говорили, что оружие было закуплено в самом конце зимы у чешского подполья. Но Шиндлер пользовался репутацией завзятого национал-социалиста еще с 1938 года и, скорее всего, не рисковал иметь дела с подпольем. Во всяком случае, немалая часть оружия поступила из совершенно законных источников: от оберштурмбанфюрера Раша, шефа полиции и СС в Моравии. В небольшом тайном складе оружия хранились карабины и автоматы, несколько пистолетов и набор ручных гранат.
Оскар достаточно небрежно описал, как он создавал арсенал. Оружие он получал, по его словам, «под предлогом защиты своего предприятия, и обошлось оно мне всего лишь в преподнесенное его (Раша) жене бриллиантовое кольцо».
