Пришедшая на ум догадка заставляет вздрогнуть от омерзения.
Некрофил. Вот почему на здоровяка не действуют женские чары и вседозволенность.
Да ерунда какая-то! Насмотрелась криминального канала, вот и лезет в голову всякая чушь. Но если быть откровенной с самой собой, такой расклад меня не удивил бы.
У любого, кто находится здесь добровольно, в голове такие тараканы, что дедушка Фрейд материалов на сотню томов набрал бы.
Терзаюсь в догадках, а события тем временем стремительно развиваются.
– Всем подойти к решеткам, – щелкнув плетью, ревет карлик.
Поспешно выполняю приказ. В таком состоянии его внимание лучше на себе не заострять.
– Слушайте меня!
Не имея выбора, узники внимают карлику.
– Вы все сильно разочаровали меня. Я огорчен. Что из этого следует?
Тишина.
– А следует из этого то, что я огорчен. И меня это сильно раздражает. Ясно?
Тишина. Лишь одинокий женский голос произносит:
– Да.
– Онемели? Вам ясно?
– Да, да.
– Уже лучше, – тянет надсмотрщик, почесав рукоятью плети икру. – Всем скинуть халаты.
Вопросов не следует.
Судя по реакции Господина Кнута, а он не вышел из себя и не сыплет ударами и руганью, все узники безропотно выполнили приказ. Я не исключение.
– Построй их.
Мордоворот, идя от одной камеры до другой, поочередно открывает двери и приковывает узников наручниками к наружной стороне решеток, лицом к камере.
«Будут бить», – обреченно склоняю голову.
Рядом со всхлипом переводит дыхание Нинка.
Скашиваю взгляд.
Заметив его, подруга печально улыбается. В глазах такая обреченность, что становится страшно. И я понимаю, что движение губ – это не попытка приободрить, обнадежить, что все будет хорошо, а словно непроизнесенное: «Жива? Я еще тоже».
Карлик медленно курсирует из одного конца коридора в другой, внимательно всматриваясь в застывшие обнаженные фигуры.
– Сегодняшний день начался плохо, – произнес он, постукивая сложенной плетью по икре. – Случившееся – это проявление вашей черной неблагодарности. Или кто-то хочет возразить мне?
Лимит самоубийц среди узников на сегодня исчерпался.
– Не можете возразить… я так и думал. Я хочу, чтобы каждый из вас осмыслил свое поведение, осознал всю его подлость. Как вы могли допустить самоубийство одного из своих товарищей? – И после небольшой паузы добавляет с ехидцей в голосе: – Никто ничего не слышал? Ложь! Подумайте, осознайте, сделайте выводы.
Замолчав, Господин Кнут уходит в караульную комнату. Оставшийся присматривать за нами Петр Евгеньевич достает из кармана шоколадный батончик. Обвертка с шелестом расползается в его пальцах.
От того что низкорослый надзиратель не выплеснул злость ударами плети, только страшнее. Как угадать, во что эта ярость выльется позже?
Вернувшись с кофе и бутербродами, Господин Кнут делится завтраком с напарником и принимается мерить коридор шагами, смачно чавкая и попивая обжигающий напиток. На запахи живот реагирует урчанием и спазмами. Не у одной меня, если от страха слух не подводит.
Надежды на завтрак не осталось.
Минуты складываются в часы, тело наливается усталостью, голова – тупой, пульсирующей болью в висках и подавляемым, но постоянно присутствующим страхом перед неизбежным наказанием. Неизвестность и богатое воображение – ужасные подпевалы. Недолго от придуманных кошмаров лишиться сознания раньше, чем реальные мучения начнутся.
Карлик за все время не бьет ни разу, но неустанно прохаживается за спинами, пощелкивая плетью и насвистывая детскую песенку: «Представьте себе, представьте себе, и съела кузнеца». Совсем на него не похоже.
Разве что не удержался и пару раз ущипнул Нинку за грудь, а девчушку с восточным именем, которое выскочило из головы, за ягодицу. Бедная даже подпрыгнула от боли. Если досталось еще кому-то – не заметила.
Мордоворот приносит из дежурки кресло и, пристроив его у стенки так, чтобы видеть всех узников, садится. Кладет автомат на колени, бросает в рот пластинку жевательной резинки и погружается в мысли. Может быть, даже дремлет.
Когда появляется один из Призраков Великой Екатерины и, кивнув надзирателям, усаживается на место поднявшегося Мордоворота, я предполагаю, что наступило время обеда. Уж очень слаженно двинулись прочь наши надсмотрщики.
Первым возвращается Мордоворот. Он сменяет на посту Призрака, который тенью скользит прочь на надзирательскую половину и обводит узников взглядом.
Сколько еще стоять?
Хуже всего то, что ответа на этот вопрос нет. Может статься, что, вернувшись, Господин Кнут разведет всех по камерам, а может и оставить до вечера, а то и до утра. Во второе верится больше.
По коридору тянет сквозняком. Значит, где-то открылась дверь.
Появляется карлик. Он с порога рявкает:
– Приветствовать Великую Екатерину!
Под возгласы узников Призраки вносят местную начальницу.
– Вы меня расстроили, неблагодарные свиньи. Я забочусь о вас, а вы дохнете без спросу.
Махнув рукой, старуха откидывается на носилки.
Юродивые проворно юркают в дверь, маневрируя с ловкостью взаправдашних рикш.
Господин Кнут прохаживается вдоль ряда пленников, нарочито громко вздыхая.
Я съеживаюсь в ожидании удара.
Прошел мимо, а плеть не коснулась спины. От этого только страшнее стало. В его мозгу наверняка зреет какой-то извращенный план, как доставить нам боль.
Видимо, достойная идея все не посещала карлика, поскольку он раз за разом прохаживался вдоль ряда узников, так ничего и не предпринимая.
Проходит несколько часов. Хотя телу кажется, что дней.
У меня крепится подозрение, что ночевать мы будем, прикованными к решеткам.
Большинство узников к этому времени уже не пытаются стоять на ногах, обвиснув на удерживающих их наручниках.
– Скоро ужин, – сверившись с карманными часами, замечает Мордоворот.
Мой желудок реагирует на слова громким требовательным бурчанием.
– Как быстро время бежит, – произносит карлик, останавливаясь в центре коридора.
– Как скоротечно ты, мгновенье, – декламирует Петр Евгеньевич.
– Думаю, все вы поняли, что виновны в смерти этого труса, – заявляет Господин Кнут. – Не слышу?
– Да.
– Уже лучше. Но понять мало, нужно раскаяться.
– Раскаиваюсь… раскаиваюсь… – прокатилось по коридору.
