За завтраком Стивен протянул мне письмо и коротко сказал:
– Я немедленно телеграфирую Бруно, что наши планы изменились.
Бруно был тот самый знакомый, который рьяно взялся помочь Стивену и убил массу времени и сил на то, чтобы организовать для него охоту в Австрийских Альпах. Охоту на серн, само собой разумеется. Водившиеся в изобилии олени Стивена бы не прельстили – его интересовали исключительно серны.
– Какая разница, – удивилась я, – в Австрии серны или в Северной Греции?
Меня охота не прельщала. Я ездила с мужем ради острых ощущений и горного воздуха. Пусть Стивен хоть целыми днями гоняется с ружьем за дичью – один или в компании таких же, как он. Мой отпуск удачно вписывался в его планы – и почему бы не дать себе передышку, не поразмыслить о жизни вдали от суеты? Бездетные женщины должны использовать свои привилегии!
– Разница есть, – сказал Стивен, и его голубые глаза сделались холоднее льда, – разница в уникальности добычи. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь подстрелил серну в горах Пинда – и вообще в Греции.
– Тогда, может быть, лесорубы ошиблись? – предположила я. – Вдруг они видели вовсе не серну, а обычного дикого козла?
– Вполне возможно, – ответил Стивен, вставая из-за стола, и через пару минут я услышала, как он диктует по телефону текст телеграммы своему приятелю в Австрии.
Я смотрела на его спину и мощные плечи: спортивная фигура добавляла ему росту – он казался выше своих шести футов и двух дюймов
[38]
. В его голосе сквозило неприкрытое раздражение: он стал диктовать австрийский адрес по буквам, так как с первого раза телефонистка не все разобрала. Он вообще раздраженно реагировал на тех, кто не обладал таким же складом ума, как у него, систематическим и острым. Я заподозрила это еще десять лет назад, когда мы только-только обручились. Он повез меня к себе – хотел показать свой аскетически обставленный дом рядом с Портленд-плейс (о таком младший клерк из транспортной конторы в Глазго не мог бы и мечтать, но к этому времени Стивен был уже главой лондонского офиса) и похвастать коллекцией охотничьих трофеев. Я сразу подумала: как он может вечерами сидеть в этой комнате один, под шеренгой рогатых голов, и выносить их застывший взгляд? Ни картин, ни цветов, ничего – одни головы на стене. Единственная уступка была сделана для музыки: радиола и набор пластинок с классическими записями.
– А почему только серны? – спросила я по наивности.
– Их труднее всего добыть, – не раздумывая ответил он.
За этим обменом репликами мог бы последовать разговор о животных вообще, домашних и диких, таких, которые умеют приспособиться к причудам и вывертам человечества. Но он внезапно сменил тему, поставил пластинку Сибелиуса и обнял меня; действовал он настойчиво, но бесстрастно. Я была приятно удивлена. Мне подумалось: «Мы подходим друг другу. Мы будем свободны от взаимных претензий. Каждый сам по себе, никаких обязательств».
Все так и вышло, но чего-то не хватало. В нашем браке наметился какой-то изъян. Дело не только в отсутствии детей – скорее в разобщенности духа. Союз плоти, соединивший нас, на поверку обернулся глубокой пропастью, а мост, который мы пытались через нее перекинуть, оказался довольно хлипким. Думаю, мы оба это ощущали. Все десять лет я пыталась соорудить для себя безопасную ступеньку над бездной.
– Итак, едем в Грецию? – спросила я Стивена вечером, когда он позже обычного явился домой и бросил на стол авиабилеты, туристический проспект и карту. – Вижу, ты все решил, не дожидаясь подтверждения слухов насчет серн, которых якобы видели у перевала?
– Подтверждение я получил, – сказал Стивен. – Я разыскал этого Эванса – он служащий банка в Афинах – и связался с ним по телефону. Он уверяет – всё правда. Тот монах в Метеорах успел еще раз поговорить с водителем автобуса. Водитель – шурин хозяина лавки, который слышал рассказ лесорубов. Горные козлы там не водятся. Это серны.
Улыбка, по логике вещей, задумана как средство общения. Однако это не всегда так. В случае Стивена, когда он говорил о сернах, это была улыбка совсем иного рода: улыбка для себя, улыбка без радости, словно молчаливый ответ на вопрос, который он сам себе задавал. Он прошел из гостиной в комнату, которую мы называли музыкальной из-за радиолы, телевизора и моего пианино, предметов родственных, хотя не слишком сочетавшихся друг с другом, – и я знала, что он сейчас стоит и смотрит на стену с трофеями. Голов общим числом было двадцать, включая трех самок и двух козлят, подстреленных по ошибке. Все безупречно выделаны, укреплены на полированных медальонах; под каждой серебряная пластинка с датой и местом. Как я уже говорила, серны нынче большая редкость. Они все чаще и чаще спасаются от людей на недоступных кручах. Давно канули в прошлое времена, когда в Швейцарии серн загоняли целыми стадами; теперь, чтобы выследить животных, нужно хорошо знать местность и подыскать надежного проводника, а это нелегко.
Стивен вернулся из музыкальной комнаты, на ходу вытирая руки тряпкой, и по той самой особой улыбке я поняла, что он чистил ружье. Совсем не так улыбается человек, дорвавшийся до своего любимого занятия, – фотограф, художник-самоучка, плотник или даже охотник в предвкушении очередного сезонного отстрела куропаток (мои родные братья баловались охотой). Так улыбается убийца, которым движет безотчетный внутренний импульс.
– Прекрати наконец! – резко сказала я.
Он взглянул на меня, оторопев, как и я сама, от неожиданной категоричности моего тона.
– Прекратить – что? – не понял он.
– Прекрати с ума сходить. Ты помешался на своих сернах, это патология.
Мне показалось, что он вот-вот меня ударит. На его лице внезапно отразился страх – словно упала маска, приоткрыв на секунду постыдную слабость. Страх промелькнул и исчез, и на смену ему пришла ярость, холодное бешенство человека, застигнутого врасплох.
– Тебе необязательно ехать со мной, – отчеканил он. – Выбери себе другой маршрут. Я еду. А ты как хочешь.
На мой выпад он никак не отреагировал. Он попросту уклонился от ответа.
– Ну нет, я поеду, – сказала я. – Может быть, я что-нибудь найду и для себя – как знать.
И дальше я повела себя как хрестоматийная обиженная женушка: принялась без надобности наводить порядок – тут что-то смахнула, там передвинула, оборвала засохший цветок, поправила диванную подушку – и спиной все время чувствовала его недовольный взгляд. Впрочем, напряжение разрядилось довольно скоро; за ужином мы вернулись в привычную атмосферу взаимной терпимости и благополучно продержались на этом уровне до самого отъезда.
В середине октября мы сели в самолет, вылетавший в Афины. Письмо от австрийского знакомого, который был огорчен и разочарован, едва удостоилось беглого взгляда и полетело прямиком в мусорную корзину. Взамен – при посредничестве служащих транспортной компании Стивена – были найдены новые люди на местах; они помогли разработать наш греческий маршрут. Одно из правил Стивена гласит: не стесняйся использовать людей в своих интересах, когда и сколько можешь. А если они тебе больше не нужны – избавляйся от них.
