– Смотря что вы хотите, – говорил он. – Мне это – в самый раз.
После представления Бэрри снова пошел купаться. Он плавал, решительно выбрасывая руки перед собой, – круг, другой, – а ребята бросали в воду камешки и обсуждали создавшееся положение.
– Элф обещал сегодня вечером позвонить в «ГигЛим», – сказал Боб. – Если мы не позвоним, будет скандал. Завтра в восемь утра Бэрри должен быть на площадке.
– У нас еще шестнадцать часов, – сказал Кен.
Бэрри вышел из воды. Он выглядел великолепно. Никогда не скажешь, что уже больше тридцати лет он был кумиром всех домохозяек.
– Чего ты все лезешь в море? – спросил Кен с кислой миной.
Бэрри сел и принялся вычищать песок между пальцами на ногах.
– Оно напоминает мне о прошлом, – сказал он. – Как будто я снова в Херн-Бэй.
Ребята упаковали провизию и собрали подушки и матрасы. Стоило ехать на Пончо-Бич, если ему только и нужно что в Херн-Бэй. Мэй права – ничего они о нем не знают.
– Выкинули почти тысячу долларов, – сказал Кен, снова усаживаясь за руль.
– Не своих, – сказал Элф. – За этот пикник платит компания.
Они свезли Бэрри домой, надели на него вечерний костюм, потом все отправились ужинать в «Серебряную туфельку». Элф договорился от имени «ГигЛим», что три прелестные девицы будут наготове и подсядут за их столик. Бим изумительно провел время, равно как и Пэт; Кен и Боб подкатывались – хотя и без особого успеха – к очаровательной японочке, которая только утром приехала в Голливуд. Бэрри же все время ныл, что ему не дают овсянки, и рвался позвонить Мэй – спросить, что делать.
– О’кей, – сказал Элф. – Валяй, иди звони.
Он был сыт по горло. Время близилось к полуночи. От девиц проку не было. Не было проку и от ямайских борцов. И от корейских акробатов, которые в свое время зажгли искорку в погасших мертвых глазах Гарри Фитча, годами мотавшегося по миру и испробовавшего все, что только было под солнцем, – от них тоже не было проку. Наступил последний час. Возможности ребят иссякли.
– Завтра, – сказал Элф, когда Бэрри ушел звонить, – все мы, сидящие за этим столом, будем безработными.
Тем временем Бэрри позвал официанта и попросил показать ему, где телефон, а также дать взаймы доллар. Телефон находился прямо против дамского туалета, в дверях которого стояла уборщица с вязаньем в руках. Из ресторана еще никто не выходил, и делать ей пока что было нечего. Увидев Бэрри, она чуть-чуть улыбнулась и продолжала вязать. Это была полноватая женщина средних лет, старомодно седая; лишь в одном месте из-под седины выбивалась прядка рыжих волос. Бэрри не обратил на нее никакого внимания. Он легко дозвонился до Мэй и услышал ее голос.
– Это ты, дорогая? – сказал он. – Я что-то плохо тебя слышу.
– У меня подвязан подбородок, – пояснила она. – Косметическая маска. А как у тебя дела, милый?
– Прекрасно, – сказал он. – Все великолепно.
– Откуда ты звонишь? Ты с ребятами? – спросила она.
– Мы в каком-то ночном клубе, – ответил он. – Нас тут много.
– Что значит «много»? Кто там с вами? – спросила она.
– Не знаю, как их зовут, дорогая, – сказал он. – Какая-то японка, прямо с самолета, акробат с сестрой и две такие смуглые, с Ямайки…
И тут с телефоном произошло что-то странное, и Бэрри не мог докричаться до Мэй, хотя сам отчетливо слышал ее голос, который повторял: «Что вы там делаете?» – как-то странно и очень возбужденно.
Бэрри решил, что говорить ей мешает подвязанный подбородок. Затем телефон вновь заработал нормально.
– У нас все хорошо, – сказал Бэрри. – Мне только одно не нравится. Меня тут кормят бифштексами, а я хочу овсянки.
Мэй молчала. Наверное, она думала, как ему помочь.
– Ты завтра работаешь? – спросила она.
– Наверное, – ответил Бэрри. – Я точно не знаю.
– Что вы делали целый день?
– Мы были на Пончо-Бич.
– На Пончо-Бич?.. – Голос Мэй звучал так, как будто ее душили.
– Дорогая, сними повязку, – попросил Бэрри. – Я ни черта не слышу.
Наверное, он чем-то рассердил Мэй, потому что ему послышалось, что она говорит, чтобы он шел есть свой идиотский бифштекс, а это было нехорошо с ее стороны. А еще она говорила что-то про свои лучшие годы, и как она его любит, и неужели все это должно полететь из-за его карьеры, и спрашивала, что было на Пончо-Бич.
– Ну что ты дергаешься, – сказал он. – Я далеко не заплывал. У ребят там животы расстроились, а я ничего. Абсолютно ничего. Все было прекрасно.
Тут телефон совсем смолк, и телефонист сказал, что там повесили трубку. Это уже никуда не годилось. Видимо, Мэй не понравился косметический кабинет в клубе. Бэрри вышел из будки.
Перед туалетом он увидел уборщицу. Она улыбалась и, кажется, хотела что-то сказать. Бэрри полез в верхний карман за ручкой. Ребята научили его держать ручку наготове для автографов. Он снял с ручки колпачок и ждал. Но в руках у женщины не было ни книжки, ни меню, чтобы он расписался на обороте. Бэрри ждал.
– Где мне написать? – спросил он наконец.
– Что написать? – спросила женщина.
– Автограф, – сказал Бэрри.
– Я не просила автографа, – сказала женщина.
– О, прошу прощения, – сказал Бэрри.
Он закрыл ручку и спрятал ее в карман.
– Совсем не изменился, – сказала женщина.
Бэрри почесал в затылке. Когда-то ребята научили этому естественному жесту, и Бэрри пользовался им в ответ на комплименты поклонников. Слова при этом не нужны.
– Помнишь мол с дыркой? – не отставала женщина.
Бэрри взглянул на нее пристально. Мол с дыркой… Забавно, не далее как сегодня он вспоминал этот мол. Как раз когда выходил из воды после второго купания и выскочил на мелкое место, он наступил на маленькую ракушку – это-то ощущение ракушки под ногой и заставило его вспомнить пляж в Херн-Бэй и место недалеко от мола, где он обычно скидывал штаны и рубашку. Там в молу была такая щель, из нее тянуло восточным ветром – прямо на него: Бэрри боялся простудиться и торопился поскорее раздеться и натянуть плавки. Кто еще в целом мире мог знать о щели в молу? Только он сам… и… Бэрри еще пристальнее взглянул на женщину, и тут все вокруг как будто куда-то ушло, и ему снова стало семнадцать лет, и он стоял, длинный, худой и дрожащий, в синих плавках, а рядом была Пинки Браун в ситцевом платьице – она смеялась и щекотала ему голые пятки сачком для креветок.
– Ну, – говорила Пинки, – давай ныряй же!
– Я не хочу мочить голову, – говорил Бэрри.
Тогда она спихнула его с мола, и он навсегда запомнил это жуткое ощущение бурлящей воды и поющего шума в ушах и как он захлебнулся и начал задыхаться и чуть не вдохнул. Он вырвался на поверхность и, бешено работая руками, устремился к берегу и вылез, а Пинки бежала по молу, удирая от него. Он пустился вдогонку, поскользнулся, упал, ударился лбом о пень, весь покрытый ракушками, и лоб начал кровить. Он закричал:
