Словно демон в нее вселился.
Альберт и Паула тревожились: ее страсть приняла опасную форму,
Но Шарлотта, которая прежде считала себя неудачницей,
Напротив, вернулась к жизни. Нашла наконец свой истинный путь.
Она привезла свои работы в Академию живописи.
Ее стиль заинтриговал профессора Людвига Бартнинга.
Он разглядел в юной художнице огромный потенциал
И решил добиться того, чтобы ее зачислили.
Но в Академию почти не берут евреев.
Единственный довод в пользу Шарлотты: ее отец – ветеран войны.
Даже в общем кошмаре бывают отдельные послабления.
Словом, есть еще крошечный шанс.
Значит, нужно представить картины приемной комиссии.
Людвиг решил познакомиться лично с юной абитуриенткой.
Этот доброжелательный человек боролся
против расистских законов,
И Шарлотта стала его протеже.
Наверно, он чуял в ней что-то, чем сам был обделен.
Всю жизнь Бартнинг писал цветы,
Весьма изысканные цветы,
Дышавшие благонравием.
Члены приемной комиссии стояли пред тяжкой дилеммой:
Талант Шарлотты сам по себе не вызывал сомнений,
Но принять ее в Академию – это же просто немыслимо:
Для них это слишком рискованно.
Да какой же тут риск? – возмущался Бартнинг.
Она может растлить наших юных арийских студентов.
Раз еврейка, значит развратная обольстительница.
Бартнинг в ответ сообщил, что лично знаком с Шарлоттой
И гарантирует: она ничем не опасна для их студентов.
Он упорно твердил, что она даже слишком скромна,
Что за угрозой, якобы исходящей от этой девушки,
Комиссия не разглядела ее таланта.
Настойчивость Бартнинга все ж увенчалась победой —
Уникальный случай по нынешним временам!
Шарлотта Саломон, изгнанная отовсюду, принята.
Она будет студенткой Школы изящных искусств.
7
Девушка окунулась в работу с безудержной страстью.
Профессора одобряли ее усердие, ее творческий дар,
Но временами корили за молчаливость.
Интересно узнать, чего от нее хотят?
Ее ведь просили держаться в сторонке, избегать
разговоров с другими.
И все-таки у нее появилась подруга —
Бáрбара, белокурая и хорошенькая, притом чистокровная немка.
До чего ж я красива, хайль Гитлер! – восклицала весело Барбара.
По вечерам они часто вдвоем возвращались с занятий,
И Шарлотта выслушивала откровения новой подруги.
Та рассказывала о своем возлюбленном.
Жизнь казалась ей просто чудесной.
Ах, если б Шарлотта могла хоть недолго пожить, как подруга!
В Академии творческая свобода постепенно сходила на нет.
Власть связывала преподавателей все более строгими правилами.
Нацисты решили обуздать слишком вольные кисти.
То и дело полиция нагло вторгалась в классы
И рыскала по всем углам, вынюхивая запах упадка.
Пора искоренить пресловутое «современное искусство»!
Как смеют эти мазилы не писать белокурых крестьян!
Как смеют не восхвалять арийских атлетов, их силу и доблесть!
Долой небывалых уродов – скорченных призраков Бекмана,
Мерзкого пачкуна, вождя упадочной живописи!
Немецкий гений Макс Бекман решил покинуть страну
в тридцать седьмом,
Сразу же после речи Гитлера, произнесенной в Мюнхене
По случаю открытия Дворца немецкого искусства:
До того как пришел к власти национал-социализм…
В Германии царило так называемое современное искусство…
Что ни год появлялся новый «шедевр» этого современного
искусства!
А нам – нам нужно немецкое искусство
с его бессмертными ценностями!
Искусство как символ не временной моды, не стиля эпохи,
Но символ и образ германской нации!
А что создаете вы?
Уродов, кретинов, калек,
Женщин, внушающих лишь омерзение,
Мужчин, подобных скотам, а не людям,
Детей, которых – будь они таковыми в жизни —
Сочли бы проклятием Божьим!
Итак, приговор прозвучал,
И «упадочное» искусство стало центром широкой ретроспективы.
Нужно продемонстрировать людям, что именно запрещено любить,
Нужно воспитывать зрителей, формировать у них правильный вкус,
И, главное, нужно навек заклеймить виновных в этом упадке.
«Почетное» место отвели Шагалу, Эрнсту и Отто Диксу.
Толпы зрителей измывались над этой «еврейской мазней».
После сожженных книг – заплеванные картины.
Среди шедевров развесили и детские каракули,
И картины, написанные душевнобольными.
Так власти обставили казнь современного искусства.
8
Шарлотта встала на сторону художников-отщепенцев.
Ей были интересны новые теории, новые тенденции в живописи.
Она читала книги историка искусств Аби Варбурга.
Когда я об этом услышал, мне сразу все стало ясно.
До того как узнать о Шарлотте, я и сам увлекался Варбургом.
В девяносто восьмом году я прочел в «Либерасьон» статью
Под заголовком «Варбург, операция по спасению…».
Журналист Робер Мажори писал о таинственной библиотеке.
Меня привлекло это слово – библиотека.
Оно всегда меня волновало, я с детства такую искал.
Откуда взялось это давнее наваждение —
Не из прошлой ли жизни?
Что-то в имени Аби Варбурга мне не давало покоя.
И тогда я прочел все, что мог, об этом оригинале:
Богатый наследник, старший в семье, он отдал свое состояние
братьям
