* * *
Гарет Вятт выключил рубильник, и укрепленные, расширенные экстрасенсорные центры в мозгу Ганса Мааса в одно мгновение лишились поддержки Психомеха. В следующий момент фигурка человека на ложе машины съежилась. Он начал кричать. Но эти пронзительные вопли и визги отличались от тех, какие Вятту приходилось когда-либо слышать. Они были такими, что их он вынести не мог. Как не мог вынести вида Мааса на ложе машины; одного моментального взгляда было достаточно, чтобы Вятт вылетел из комнаты. Трясущимися руками он запер за собой дверь, затем спустился вниз и сидел один, потея и дрожа, в тихой комнате в самом нетихом доме в мире...
* * *
Майлз Макколи, американский дипломат, вышел на высокий большой балкон посольства, с которого открывался вид на центральные улицы Лондона. Он видел, как его старый друг Феликс Гольдштейн вышел туда со стаканом в руке. Гольдштейн выглядел немного перебравшим и казался задумчивым и чем-то обеспокоенным, и, возможно, это было подходящее время, чтобы поговорить с ним. Может быть, встреча с Макколи приободрит его немного. Майлз поинтересуется, чем тот сейчас занят. Наверное, все еще выслеживает военных преступников, предполагал он.
И его предположение оказалось правильным за исключением того, что на этот раз очень странный военный преступник выследил самого Гольдштейна.
Позже Макколи не сможет вспомнить, что он видел там на балконе. Он никогда не будет уверен наверняка. Но тогда Гольдштейн, тяжело дыша, стоял на коленях, его лицо исказила агония, а руки были подняты под какими-то странными неестественными углами. И Макколи услышал звук ломающихся рук, услышал довольно ясно, как тот закричал, и его сломанные руки стали болтаться, как змеи.
Затем еврей подполз, — или его притащило что-то невидимое, — к низкому каменному балконному парапету, отклонился назад и выгнулся через парапет. Невозможно, но в таком неестественно выгнутом положении он начал скользить вверх над парапетом, его ноги оторвались от пола.
Преодолев прыжком пространство между ними, Макколи почувствовал присутствие чего-то злого. Он ощущал его даже когда, схватив Гольдштейна за ноги, пытался вытащить еврея из злых объятий, — пока вдруг пронзительно визжащий человек не ослабел и не упал прямо в руки Макколи, в тот же самый момент сила отступила. Одну секунду она еще была там, полная ненависти разрушающая мощь, а в следующую.., ушла.
* * *
В Голденз Грин была выключена та же самая сверхъестественная энергия, та же злобная Сила, оставившая Гоштерна и Леви раздавленными на письменном столе, на разбросанных фотоснимках газет. Но они еще были живы.
Наконец, Леви удалось оторвать свою окровавленную, мокрую, всю в синяках голову от того, что было зеленым ежедневником, теперь ставшим бесформенной коричневой лепешкой. Гоштерн оставался там, где он был, тонкие струйки крови сочились из его ушей, он чувствовал себя так, словно его голова побывала в тисках. Открыв налитые кровью глаза, он заморгал, пока зрение не восстановилось и он не смог снова взглянуть на Леви. Настольная лампа горела как прежде, и все, казалось, вернулось в нормальное состояние, за исключением того, что эти двое мужчин знали: их головы были почти раздавлены. Но чем?
— Что за черт это был? — прохрипел Леви.
— Криппнер! — сразу же ответил другой со стоном в голосе. Гоштерн был членом израильского метафизического общества. Считалось, что у него есть дар ясновидения. — Это был он, я уверен.
— Но как...
— Но как он сделал это? Я не знаю, но когда мы сможем двигаться, по-моему, одному из нас надо связаться с Феликсом. У меня предчувствие, что, возможно, его тоже.., посетили! Да или нет, но одно совершенно ясно: Отто Криппнер все еще был жив и он был где-то здесь, в Англии.
— Был? Но ты только что сказал...
— Сейчас он мертв, — с уверенностью сказал Гоштерн. — Он умер, делая.., это. Наверно, оно убило его, а может быть, нет, но можешь быть уверен, он мертв. Если бы он не умер, умерли бы мы!
* * *
Прошло больше часа, прежде чем Гарет Вятт осмелился вернуться в машинную комнату. И когда он увидел то, что лежало на ложе Психомеха, ему пришлось снова выбежать из комнаты, и его вырвало, — вывернуло очень основательно, прежде чем его нервы успокоились достаточно для того, что еще предстояло сделать. Затем он возблагодарил звезды удачи, которые светили ему, что дом был пуст, что он уволил слуг четыре месяца назад, когда стало ясно, что он не сможет больше позволить себе держать их. Это значительно облегчило ту работу, которая, в противном случае, была бы невозможной или, по крайней мере, очень опасной.
Но на самом деле все было проще, чем он мог себе представить. Ганс Маас не был тяжелым человеком. А теперь от него остались почти одни кости. Это видение будет часто возвращаться к Вятту и преследовать его всю оставшуюся жизнь: ужасно истощенное тело бывшего наци. Словно Психомех полностью высосал его жизненную силу, всосал саму сущность Мааса в себя как какой-то гигантский механический вампир...
После того, как то, что было Маасом, исчезло в глубоких водах пруда, Вятт вернулся в дом. Завтра предстояло много работы. Он должен полностью, сверху донизу, обыскать старую сторожку, забрать и уничтожить все, в чем можно было обвинить его или Мааса.
Но сегодня ночью — сегодня ночью Вятт ничего не будет делать. Он не будет даже спать, потому что о сне не могло быть и речи. Нет, он просто будет сидеть внизу, зажжет все огни в доме и будет пить кофе. Много кофе. А наверху безмолвный и совершенно неподвижный Психомех затаился в засаде, присев на своих металлопластиковых лапах, огромная, неподвижная, сытая летучая мышь.
И пройдет еще долгое время, прежде чем Вятт отопрет эту дверь и снова войдет в эту комнату.
Глава 12
Три с половиной года спустя; конец февраля 1980 года...
Эти годы были для Гаррисона насыщенными, хотя и пролетели в мгновение ока. Его жена Терри (они поженились через три месяца после первой встречи) также находила их насыщенными — новизной, возбуждением, какими-то странностями и даже горем. Последнее относилось к смерти ее отца, умершего, как она часто говорила, от разбитого сердца” хотя доктора поставили диагноз — опухоль в мозгу, но ее боль теперь почти прошла. Это произошло вскоре после того, как Гаррисон купил контрольный пакет акций считавшейся недоходной компании Миллера. Более того, под его руководством компания начала процветать; он сделал и все еще продолжал делать много денег, используя ее так же, как и свои другие, все время разрастающиеся деловые предприятия.
Кених, конечно, был склонен видеть успех Гаррисона в столь многих сферах деятельности, как свидетельство присутствия и влияния на Гаррисона его возлюбленного полковника. В этом отношении он был счастлив, что ситуация точно совпадала с прогнозами Шредера (или скорее Адама Шенка). Если бы Шенк был все еще жив, чтобы пролить свет, как это бывало прежде, на события недалекого будущего! Так как время проходило, и оба — Кених и Гаррисон — чувствовали, что приближался поворотный момент, обозначенный последней загадочной записью в гороскопе Гаррисона: “Машина. Шкала времени: через восемь лет. РГ/ТШ... Свет!"
