Огромный месяц ползет по небосклону, как по бескрайнему темному полю. Переплетаются темно-серые тени деревьев.
– Я не хочу об этом думать, – говорит Таня, и Альберт видит, как неоновый свет играет на ее скулах, – этой ночью – не хочу. Знаешь, как начнешь вспоминать, такая мерзость лезет… я иногда думаю: хорошо, что мама этого не видит. Она бы, наверное, все равно умерла. От ужаса или от стыда. Папа говорит: она мечтала, чтобы я выросла такой нежной девушкой, с тонкой душой… знаешь, из тех, что могут влюбиться в рифмочку, в картинку. У вас в Англии, наверное, такие тоже есть.
– Я таких не встречал, – говорит Альберт. – Я вообще не встречал никого, похожего на тебя.
– Не говори глупостей, – раздраженно отвечает Таня. – Таких, как я, – в каждом дансинге четверть танцпола. Скажи мне лучше: где ты живешь?
В спальне Альберт осторожно расстегивает пуговицу за пуговицей, пока платье не падает к Таниным ногам. Узкая спина матово светится в темноте, девушка оборачивается, и Альберт бережно берет в ладони ее груди. Обнаженные руки обнимают его за плечи, мягкие губы отвечают на поцелуй…
Потом они долго лежат, обнявшись, душной летней ночью.
– Какая я была дура, – говорит Таня, – зачем я тебе так долго отказывала?
– В самом деле – зачем?
– Ну, теперь-то я могу сказать. Ты же видел меня в «Дель Монте», правда? Я тебя запомнила, ты был с Генри-американцем. Он был забавный, все девочки его любили. Куда он, кстати, подевался, ты не знаешь?
– Нет, – отвечает Альберт, укладывая голову между Таниных грудей.
– Ну, ты меня видел там, и когда мы встретились в «Парамаунте», я подумала, что ты меня хочешь, ну, именно как шлюху. Как девушку, которая трясет голыми грудями перед ночными посетителями кафе.
Так оно и было, думает Альберт. Но только в самом начале.
– А я так не хотела. Ты не подумай, не то чтобы я ни с кем не спала, кого встречала в «Парамаунте». Но просто одно дело, когда я – хостесс, а другое дело – когда такая вот дешевка.
– Какие все это глупости, – говорит Альберт. – Я давно забыл про это «Дель Монте».
Вот и неправда, думает он. Конечно, я все время помню про «Дель Монте», и про изнасилованную мать, и про все, что с Таней случилось. Я, наверное, так хотел ее, потому что мне казалось, что когда мы будем вместе, здесь, в спальне, я смогу собрать воедино – маленькую русскую девочку, дешевую шлюху, опытную танцовщицу, всех женщин, которые в ней скрыты.
– А вот теперь мне, на самом деле, уже все равно, что ты про меня помнишь, что ты про меня знаешь. Хочешь, я тебе расскажу что-нибудь? Скажем, что такое black light dances? Это когда в дешевых клубах вдруг гасят свет, и мужчина, с которым ты танцуешь, начинает тебя лапать. Или даже при свете вдруг попадается такой, который все время норовит о тебя потереться… ну, ты понимаешь, да? У девушек есть специальный знак, мы друг другу сигналим мизинцем у него за спиной, чтобы все знали, с кем дело имеют.
– Какая гадость! – говорит Альберт, а Таня продолжает, будто не услышав:
– Европейцы еще ничего, а у китайцев же в чаншань не видно, когда они возбуждаются, не то что в смокинге. Вот они и…
Таня молчит, и Альберт думает: получилось или нет? Удалось ли мне найти в усталой и гордой женщине из «Парамаунта» девушку из «Дель Монте», так поразившую меня когда-то? Удастся ли разбудить ту пятилетнюю девочку, которую не может вспомнить сама Таня?
– Ты не знаешь, зачем я тебе все это рассказываю? – говорит она. – Всю вот эту мерзость? Я ведь об этом никому не говорила. И про маму я тебе первому здесь рассказала – ну, кроме русских, конечно, мы-то всё друг про друга знаем, нас ничем не удивишь. А знаешь еще? Я бы тебе дала сразу в тот вечер, когда ты мне про своего дядю рассказывал, если бы ты меня на авто домой не повез.
– Почему? – удивляется Альберт. – Чем тебе авто не угодило? Хороший «бьюик», прошлогодний.
– Дурак, – говорит Таня, – у тебя же водитель – русский. Если бы ты у меня остался или меня к себе повез, он бы считал, что я – обычная шлюха.
– Боже мой, – говорит Альберт, – какие глупости! Хочешь, я его уволю завтра и возьму китайца?
– Ты что, с ума сошел? – возмущается Таня. – Не смей так делать! Как это – русского уволить, а взять китайца? Знаешь, как трудно найти работу в Шанхае?
Потом они снова начинают целоваться, и Альберт перестает думать про «Дель Монте» и «Парамаунт», про усталую женщину и маленькую девочку, и вот они лежат, обнявшись, и на мгновение Альберту кажется, что он видит весь город, весь большой Шанхай, с его кабаре и танцзалами, барами и борделями, опиумными притонами и роскошными отелями, кажется, будто видит всех мужчин и женщин, охваченных вожделением, страстью, похотью; сплетенные тела, прерывистое дыхание, выкрики на китайском, английском, французском, русском, на всех языках азиатского Вавилона. С последним вскриком все исчезает, растворяется Шанхай, пропадает, будто и не было, – остаются только Альберт и Таня, прилипшие друг к другу, спаянные последним объятием, замершие в том бесконечном мгновении, что отделяет их от будущего, которого они не знают.
Они проведут вместе еще две ночи, а потом Таня исчезнет. Она не появится в «Парамаунте», а в доме, где она жила, никто не будет знать, куда она уехала, – или просто не захотят сказать ее новый адрес богатому англичанину, приехавшему на черном «бьюике».
Альберт больше никогда ее не увидит.
Рождественской неделей 1936 года Альберт снова сидит за столиком в «Метрополь Гарденз» и обсуждает с госпожой Су Линь ночную жизнь Шанхая. Кабаре уже не те, что раньше. Куда это годится – владельцы даже стали приглашать комиков и силачей.
– Я не могу назвать себя поклонником Пекинской Лилии, – говорит Альберт, – но мне передавали, будто она сказала, что кабаре должно быть только для танцев, а добавлять еще что-то – все равно что пририсовывать ноги змее.
Альберт не знает, стоило ли цитировать эти слова. Вдруг это не шутка Пекинской Лилии, а обычная китайская идиома, коряво переведенная на английский? Наверняка так и есть – Пекинская Лилия никогда не была особо остра на язык. Да и вообще, вся ее слава – оттого, что она была любовницей Ду Юэшэна и два года назад тот сделал так, что она победила на городском конкурсе, став «императрицей танцев».
– Да, вы правы, – говорит Су Линь, – Шанхай уже не тот. Впрочем, возможно, я говорю так, потому что собираюсь уехать.
– Надолго? – спрашивает Альберт.
– Возможно, навсегда. Моя семья завершила свои дела в этом городе.
– Наверное, я чего-то не понимаю, – говорит Альберт, – но мне кажется, что деловая жизнь в городе…
– У нас несколько разная ситуация, – прерывает его Су Линь. – Вы – англичанин, мой отец – китаец. Я, наверное, никогда не рассказывала вам, как его похитили три года назад?
Альберт хочет сказать, что Су Линь вообще никогда не говорила об отце, но лишь качает головой.
