Моим онемевшим пальцам удается схватить Лори за рубашку. Еще немного, и это мой брат упал бы за бортик вместо деда Стивена.
– Думаю, тебе лучше сейчас не говорить, Элизабет, – просит меня Лори. Его голос звучит нежно, и я понимаю, что это не шутка.
Обычно у меня аллергия на послушание, но сейчас я очень, очень устала. Я кладу голову на плечо Лори, и пятна у меня перед глазами из маленьких точек мрака превращаются в большие шары, закрывающие собой весь свет.
В следующие несколько часов мое восприятие становится причудливым, прерывистым, словно состоящим из эпизодов.
Эпизод первый:
Мой брат и Стивен ждут лифта и ведут разговор, которого я не понимаю.
– Ты его не убивал, – бормочет Стивен.
Руки Лори крепче меня обхватывают.
– Не говори об этом. Просто не говори.
Стивен смотрит на меня, видит, что я хмурюсь, но смотрит в сторону.
– Я должен это сказать. Ты спас меня. Больше ничего не произошло.
– Я заколол его, – отвечает Лори. – Мне кажется, это и есть кое-что еще.
Я заставляю себя поднять голову, чтобы увидеть лицо Лори. У него унылое выражение лица, из-за которого он выглядит куда старше, чем он есть на самом деле.
– Тебе пришлось это сделать, – тихо произносит Стивен.
Лори отвечает:
– Нам обоим пришлось.
Последнее, что я помню, – открывшиеся двери лифта, а потом наступает темнота.
Эпизод второй:
Ревущие сирены приводят меня в сознание. Верхний Вест-Сайд наводнили эвакуационные транспортные средства: последствия череды проклятий, которую наслал Максвелл Арбус на наш район. Положительный эффект всего этого ужаса в том, что мое состояние не кажется специалистам по оказанию медицинской помощи странным. Я всего лишь одна из дюжины и более жертв. Отрицательный эффект очевиден.
По мере того как я перемещаюсь из рук Лори на каталку, я протягиваю руку к Стивену, следующему сзади.
– Он мне нужен, – говорю я специалисту, который толкает мою каталку к машине скорой помощи, которая сейчас увезет меня от Стивена.
Специалист смотрит на Лори.
– Он здесь.
Лори наклоняется и шепчет:
– Машина скорой помощи слишком переполнена. Если он туда залезет, он может с кем-нибудь столкнуться. Слишком большой риск.
Я качаю головой, а Лори говорит:
– Я сказал ему, в какой больнице ты будешь. Он встретит нас там.
Дверь «Скорой помощи» захлопывается, и вой ее сирены вызывает новую волну мрака, которая меня поглощает.
Эпизод третий:
Освещение в комнате слишком яркое, а простыня, которой я накрыта, слишком шершавая. Очень чешется в изгибе правой руки, но когда я пытаюсь там потереть тыльной стороной руки, тут же чувствую резкую боль.
– Ох! – Это игла, соединяющая мою вену с капельницей для внутреннего вливания, наказывает меня за то, что я ее потревожила.
Из-за моего крика кто-то подбегает к моей постели.
Мама прижимает руку к моей щеке так, словно мне три года.
– Дорогая, ты очнулась.
– Ты знаешь, кто я, – говорю я. В глазах у меня щиплет от внезапных слез.
– Конечно, Элизабет. – Мама смотрит на капельницу. Наверное, думает, что под воздействием лекарств я слегка тронулась умом. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.
– Странно, – отвечаю я.
Я знаю, что этот ответ расплывчатый, но я как-то не хочу говорить, что мое тело кажется мне миллионом растянутых резиновых лент и что я до сих пор чувствую вкус крови.
– Наверное, какое-то время ты будешь чувствовать себя странно. – Мама улыбается, окидывая комнату взглядом. Следуя за ее взглядом, я вижу Лори, сидящего на одном из стульев в больничной палате. Стивен сидит рядом с ним на другом стуле. Не глядя на Стивена, Лори встает и подходит, чтобы присоединиться к маме.
– Привет, – говорит Лори. По его глазам видно, как он измучен.
– Ты в порядке? – спрашиваю я его. Когда я протягиваю руку, он ловит мои дрожащие пальцы своими.
– Давай не будем волноваться обо мне, – отвечает брат. – Я ведь не пытался пожертвовать четыре галлона крови тротуару.
– Что случилось? – спрашиваю я Лори, зная, что он понимает – я подразумеваю: «Что мама знает о случившемся?»
Отвечает мама.
– Никто не знает, милая. Так много людей оказались под этим воздействием. И после случившегося в парке они думают, что это какой-то нейротоксин.
Я издаю стон. Даже мертвый, Максвелл Арбус оставляет нам в наследство свои проклятия: одержимый паранойей город мечется в поисках виновника, которого они никогда не найдут, но всегда будут бояться. Ей-богу, куда лучше было бы, если бы я могла сказать ФБР и полиции Нью-Йорка, что они могут прекратить свое расследование прямо сейчас. Что этот хаос был вызван заклинателем, который пустился во все тяжкие, но теперь его больше нет, и все мы можем просто жить дальше. Но этого не случится. Я не хочу, чтобы меня перевели в психиатрическую палату.
Стивен все еще сидит. Собрав все свое нахальство, я улыбаюсь ему.
– Ты что, оробел при виде семейства или как?
Лори кашляет.
– Ты знаешь, я никогда не робею. Мама смотрела новости, поэтому она знает больше.
Я бросаю на Лори раздраженный взгляд, все еще обращаясь к Стивену.
– Хорошо, что ты нашел больницу.
Мамина рука перемещается с моей щеки на лоб.
– Ты нормально себя чувствуешь, Элизабет?
– Кстати, что тут они тебе вливают? – Лори делает вид, что возится с мешком от капельницы, но глазами посылает мне предупреждение.
Я умолкаю. Что мне еще остается? Стивен смотрит на меня, не шелохнувшись. Он здесь. Со мной. И ничего не изменилось.
Я единственная, кто может его видеть.
Боль пронзает мои конечности, ведь мое тело напрягается, протестуя против всех вопросов, которые я не могу задать в присутствии мамы. Что, черт возьми, произошло? Почему я вся была в крови и в полубессознательном состоянии, если Стивен по-прежнему невидим? Как понимать то, что он невидим, а его дед мертв?
– Элизабет? – приглушенным голосом говорит мама, но я слышу беспокойство в ее голосе. – Может быть, позвать медсестру?
Я трясу головой, чувствуя благодарность, и тут мамино внимание переключается на стук в дверь.
– Можно войти?
Я не сомневалась, что представляю себе звук голоса Милли, но, когда через мгновение я вижу ее белую, как бумага, кожу и знакомое лицо в морщинах, мне кажется, что ее голос стал более низким, чем во время нашей последней встречи. На Милли черное платье и черные перчатки. У меня в животе все переворачивается, когда я вспоминаю, почему.
