Лори зовет Элизабет. Он спрыгнул с бортика и бежит к нам.
Дед смотрит мне в глаза, потом исчезает.
Я ничего этого не чувствую.
А Элизабет чувствует. Элизабет страдает.
Элизабет умирает.
Мой дед выигрывает. Он знает это, и в следующий раз, когда я могу его видеть, я замечаю улыбку на его губах. Удовлетворение.
Я должен его остановить.
Лори держит голову Элизабет у себя на коленях. Он обращается ко мне, спрашивая, что происходит, что происходит. Он кричит, чтобы я это прекратил.
Я должен это прекратить.
Из горла Элизабет доносятся хлюпающие звуки. Появляется еще кровь. Много крови.
Я не могу просить деда остановиться. Я знаю, что он не остановится. Никогда не остановится. Я не могу забрать у него его могущество. Я не обладаю достаточной силой. Никто из нас не обладает достаточной силой.
Если он не умрет, умрет она.
Я хотел бы убить, не превышая пределов самообороны. Я бы хотел убить, не думая.
Но сейчас другая ситуация.
Я знаю, что должен сделать выбор.
Пока Лори пытается вернуть к жизни единственную девушку, которую я когда-либо буду любить, я всем телом врезаюсь в деда, собрав в кулак всю силу, какая у меня есть. Когда мы мерцаем, мы не вполне люди, но не вполне и маги. Единственное, в чем можно не сомневаться: мы родственники. Он размахивает ножом, но я хватаю его за горло. Это встряхивает его, заставляет ослабить хватку. Я выкручиваю ему запястье, заставляя выронить нож.
– Стивен, – выдыхает он. Но я думаю только об одном: у него нет права знать мое имя.
Мы снова невидимы, но я крепко вцепился в него. Я толкаю его назад, назад.
Элизабет бьется в конвульсиях. Лори кричит и кричит.
Мне нужно положить этому конец.
Толкая деда к бортику, я прошу прощения у матери. Она бы не хотела, чтобы я это сделал, хотя, надеюсь, она бы меня поняла. Я прошу прощения у Элизабет, потому что мне не следовало встречаться с ней, не следовало позволять ей меня любить. Я прощу прощения у себя самого, потому что если я это сделаю, проклятие никогда не прекратится. Но единственная альтернатива – позволить ему наполнять Элизабет, пока она не умрет.
Я не потеряю ее. Ни за что на свете.
Мы на краю крыши. Мой дед борется, но теряет силы. Когда мы оба становимся видны, я замечаю ненависть в его глазах. Отвращение ко мне. Ко всем нам.
Одной рукой я держу его за горло.
Другой рукой толкаю.
И в этот момент у Арбуса случается прилив сил. С мощью, о которой я даже не подозревал, он хватает меня. Если ему суждено погибнуть, он заберет меня с собой.
На мгновение мы оказываемся в странном равновесии. Я наклоняюсь назад, он наклоняется назад, и мы парим в подвешенном состоянии, видимые и невидимые, на краю смерти, но все еще живые, дед и внук, проклинающий и проклятый.
Потом хватка Арбуса становится еще сильнее, и я чувствую, как сам придвигаюсь к нему.
Слышится крик. Крик моего деда. Меня обхватывает рука. Рука Лори.
У моего деда торчит нож в боку. Он больше не в силах меня держать.
Он падает.
И когда он падает, он исчезает.
И когда он падает, я исчезаю.
Лори держит меня.
Лори ждет.
И я должен сделать так, чтобы Лори мог меня почувствовать. Пока я не увижу, как нож упадет на землю. Пока я не пойму, что все кончено и мой дед мертв.
Я в безопасности и навсегда останусь невидимым, а Элизабет все равно умрет.
Лори отпускает меня, бежит к сестре. Я следую прямо за ним. Она рискнула всем, чтобы меня спасти. Всем. И я не верю в справедливость мира настолько, чтобы думать, что теперь с ней все будет в порядке.
Мы оба зовем ее. Мы видим, как ее грудь слегка поднимается и опускается, вдыхая и выдыхая, и мы благодарны за это. Трудно понять, остановилась ли кровь. Ее очень много, она повсюду.
– Мы должны отвезти ее в больницу, – говорит Лори.
Я встаю, как будто могу что-то сделать.
Но что я могу сделать? Никто, кроме человека на этой крыше, никогда не увидит меня, не познакомится со мной и даже не будет знать о моем существовании.
Я снова опускаюсь перед ней на колени.
Это самое ужасное чувство на свете: быть готовым отдать все, но знать, что этого недостаточно.
Я дотрагиваюсь до руки Элизабет и вкладываю в это прикосновение все, что во мне есть. Каждое желание, которое я когда-нибудь испытывал, каждую унцию любви, которую получил в своей жизни. Я заимствую каждый кусочек будущего и втягиваю его сюда, в настоящее, чтобы Элизабет могла ощущать, чувствовать, знать.
– Пожалуйста, Элизабет, – говорю я ей. – Пожалуйста, приди в себя.
И чудесным образом ее глаза широко открываются.
Глава тридцать вторая
– Получилось. – Я поднимаю глаза на Стивена, видимого Стивена, и пытаюсь улыбаться, несмотря на истощение, не зная, почему это маленькое слово заставляет его вздрогнуть.
Я пробую сесть, но мои руки и ноги как будто лишены костей. Я гляжу вниз и вижу, что все залито кровью. Хлопок моей рубашки пропитался малиновой жидкостью, из-за чего ткань, теплая и тяжелая, прилипает к коже. Мне требуется мгновение – и солоновато-медный привкус на губах, – чтобы я поняла, что кровь моя. Стивен начинает аккуратно приподнимать мою спину, но тут вмешивается Лори.
– Ты не можешь ее нести, – говорит Стивену мой брат.
– Лори! – То, что я планировала как веселый возглас, на поверку оказывается жалким хрипом.
Лори встает на колени и берет меня за руку.
– Да, Джози. Я здесь. Все будет хорошо.
Когда Стивен неохотно отодвигается, Лори подхватывает меня на руки.
– Ты уверен, что ее можно переносить? – спрашивает Стивен, несмотря на тот факт, что сам толь ко что собирался меня поднять.
Лори кивает.
– Я беспокоюсь не за ее кости. Она потеряла много крови.
Теперь, когда Лори поднимает меня, эти слова оживают в моем теле. С каждым движением перед моими глазами плывут пятна, и такое ощущение, что череп набит ватой.
Хотя брат тащит меня к выходу с крыши, я пытаюсь оглядеться. Когда я поднимаю голову, меня начинает подташнивать, а перед глазами все плывет. Закрывая глаза, чтобы не видеть пятен и не испытывать тошноты, я спрашиваю:
– Арбус?
– Его нет, – отвечает Лори.
Я держу глаза закрытыми.
– Нет или он умер?
– Умер. – Голос Стивена звучит совсем близко. – Упал с крыши.
