Я заставляю себя успокоиться и сосредоточить свое внимание на Стивене. Сначала я просто вижу его – так же, как видела его раньше. Я отодвигаюсь, стараясь отделить мои чувства к нему от той магии, которую мне нужно увидеть. Она шевелится неохотно и медленно скользит вверх. Я заставляю себя подавить крик. Это не нити. Это щупальца. Толстые, шевелящиеся отростки, плотно окружившие его. Чавкающий звук их присосок, которые то присасываются к телу Стивена, то отрываются от него, невыносим, точно они высасывают из него саму суть его существования. Окруженный ими, Стивен неподвижен. Он обитает в гнезде своего проклятия.
Я выдергиваю себя с уровня «задний план». Лори уставился на меня. Увидев мое лицо, Стивен начинает дрожать. Я срываюсь с дивана и несусь в ванную, едва успев добежать туда, чтобы меня не вырвало по дороге.
Глава пятнадцатая
Все это время я хотел точно знать, каким она меня видит. Я жадно ловил каждую деталь. Я ждал каждой подсказки.
Теперь я уже не так в этом уверен.
Можно предположить, что я убиваю ее. Просто потому что стою там. Самим фактом того, что она меня рассматривает.
Я ее убиваю.
Она выбегает из комнаты, и Лори следует за ней. Испуганный, я остаюсь там, где стоял.
Я больше не хочу, чтобы она меня видела. Во всяком случае, если это оказывает на нее такое воздействие.
Поскольку я был невидимым, мне никогда не приходилось сталкиваться с отвращением другого человека. Я никогда не был катализатором такой реакции.
Теперь я знаю, каково это.
И это меня убивает.
Лори возвращается.
– Ты где? – спрашивает он.
– Я здесь, – отвечаю я.
Он следует за моим голосом.
– С ней все в порядке. Небольшое потрясение. Думаю, что на сегодня, пожалуй, хватит…
Но не успевает он закончить фразу, как в комнату возвращается Элизабет.
– Да, все в порядке, – подтверждает она. – Не беспокойся. Со мной все хорошо.
Она смотрит на меня. Я хочу спрятаться. Для ее же блага.
– Все хорошо, – уверяет она меня. – Я его выключила. То есть ту его часть.
– А что ты видела? – спрашиваю я.
Элизабет качает головой.
– Знаешь, это трудно объяснить. И я здесь не все понимаю. Я могу видеть вещи, но не знаю, как их интерпретировать. Я знаю только, что это сильное проклятие, которое наложил на тебя твой дед.
– Но тебе было больно глядеть на него, – говорю я.
– Не уверена, что слово «больно» сюда подходит. Оно взяло надо мной власть. Как будто оно знало, что я смотрю, и должно было меня прогнать.
– Больше этого не делай, – прошу я. – Обещай мне. По крайней мере, до тех пор пока мы не узнаем больше.
– Я обещаю. До тех пор, пока мы не узнаем больше.
Мой отец приходит домой на ужин. Я его не ждал, но нельзя сказать, что я очень удивлен.
– Чем ты сегодня занимался? – спрашивает он, как будто я только что вернулся домой с футбольной тренировки.
Я смеюсь. Я даже не знаю, как ему рассказать.
– Слушай, – говорит он, – что касается прошлого вечера… Надеюсь, это нормально, что я все это тебе рассказал. Весь день я бродил по городу, думая об этом. Я никогда не хотел, чтобы этот день наступил. Я искренне думал, что… в общем, я думал…
– Ты думал, что об этом мне сможет рассказать мама. Тебе не приходило в голову, что когда-нибудь у нас состоится такой разговор, потому что ты считал, что это ее дело.
– Так и есть.
Я звоню в итальянский ресторан на нашей улице и заказываю нам ужин – оплаченный, как всегда, картой отца. Потом я сажусь за кухонный стол напротив него.
У меня совсем немного воспоминаний об отце. Иногда я даже придумывал их себе. Я так часто видел, как отцы качают своих детей на качелях, играют с ними в мяч, я видел стольких отцов, наблюдавших, со смесью беспокойства и радостного возбуждения, как их сыновья впервые съезжают на санках по крутому заснеженному холму в Центральном парке. Я мог заставить себя поверить, что все это было и у нас с отцом, – в те времена, которых я не помнил, во времена до его ухода. Мне не было нужно, чтобы отец чему-то учил меня, или был моим героем. Мне просто хотелось, чтобы он посадил меня к себе на плечи, когда мы ходили в зоопарк.
Теперь он разговаривает со мной, рассказывая о своей жизни в Калифорнии, говоря о моих сестрах, пытаясь в кои-то веки заполнить пустоту, оставленную им в моей жизни. Он заполняет ее совершенно не тем, чем надо, но каким-то странным образом я способен оценить его попытку. В сущности, я и не слушаю; вместо этого я пытаюсь представить себе, каково это было: полюбить мою мать, жениться на ней и однажды узнать о проклятии, об этой угрозе. Он не хотел верить, что это правда, и кто может его обвинять? Я не хочу верить, что это правда и сам являюсь доказательством этого.
Наверное, мне нужно задать себе такой вопрос: каковы мои ожидания относительно того, сколько мой отец действительно может вынести? Какая ответственность возлагается на человека, когда в игру вступают такие вещи, как проклятия и заклятия? Могу ли я винить его за то, что он не хотел иметь с этим ничего общего?
Впрочем, если вдуматься, я могу его винить. Тогда вопрос формулируется так: следует ли мне его винить?
– Конечно же, – говорит сейчас отец, – я не рассказал им о подлинной причине, по которой я здесь нахожусь. Но я хочу быть здесь ради тебя. Столько, сколько потребуется, чтобы с этим разобраться.
– Что? – спрашиваю я.
– Я объяснил им, что возникла проблема с бизнесом. И я думаю – надеюсь, – что жена знает меня слишком хорошо, чтобы вообразить, что я завел интрижку. Таким образом, я собираюсь побыть в Нью-Йорке. Мне не обязательно жить в этой квартире – я, конечно же, уважаю твое право на личное пространство. Но я ведь наверняка могу чем-то помочь.
– Все в порядке, – говорю я. – Ты можешь ехать.
– Нет. Мы должны это победить.
Он говорит это с чувством, как будто у меня рак и он собирается держать меня за руку во время сеансов химиотерапии. «Мы должны это победить». Но не существует лечения, призванного с этим бороться. Нет необходимости в том, чтобы он держал меня за руку.
Он снова заговаривает о моих сестрах, которых я в жизни не видел, о сестрах, не подозревающих о моем существовании.
Приносят ужин. Пока мы едим, отец спрашивает, какие фильмы мне нравятся. Когда я называю ему несколько фильмов, о которых он даже не слышал, он говорит, что мы должны посмотреть их вместе. Я полагаю, что он говорит об этом гипотетически, но после ужина он подходит прямо к DVD-плееру и ставит один из дисков.
Отец сидит на стуле – возможно, когда-то это был его стул. Я сижу на диване. Я видел этот фильм сотню раз, но этим вечером все по-другому. Мы смеемся в одни и те же моменты. Я чувствую, что мы оба болеем за главного героя. Заметно, что фильм отцу нравится.
