– Но разве я не был самым ужасным в ее жизни? – не могу не спросить я. – Я думал, ты клонишь именно к этому – разве нет?
– Нет. Ты был самым лучшим в ее жизни. Даже несмотря на то что ты… родился таким, каким родился. Она любила тебя безгранично.
– Но что случилось с ее отцом? – хочет знать Лори. – Надо понимать, ей удалось разрушить проклятие и уйти от него, да?
– Да, я как раз приближаюсь к этому моменту. Каким-то образом твоей матери удалось продолжить учебу в старших классах. Друзей у нее было немного – всегда получалось, что они хотели пойти куда-то, куда она не могла, и она боялась приглашать их домой, поскольку отец мог вернуться. Постепенно все ее мысли стало занимать, откуда берутся проклятия: она пыталась следовать за отцом, чтобы подсмотреть, не встречается ли он с себе подобными, но, видимо, он не встречался. Она обыскивала их дом, когда отца там не было, в поисках книг или журналов или еще каких-то записей о том, как работают проклятия. Но она ничего не могла найти – ни единого слова. Она понятия не имела, как это работает, только понимала: она в ловушке. Ничего не сообщив отцу, она стала работать после школы, чтобы скопить денег. Заканчивая школу, она подала заявления в несколько университетов, и в некоторые из них ее приняли. Когда она заговорила об этом с отцом, его ответ был резко отрицательным: она должна остаться с ним на всю жизнь. В отчаянии твоя мама обратилась к тому, что называется «отыгрывать проклятие»: то есть полностью ему поддаться и довести его до абсурда. Если отец не собирался ее отпускать, она тоже не собиралась его отпускать. Она не отходила от него ни на шаг. Следовала за ним повсюду. Отец кричал на нее, и она отвечала ему тем же. Он толкал ее, и она толкала его. Впервые она стала замечать его слабости. Твой дед не знал, что делать. Он не мог наложить еще одно заклятие, не отменив предыдущего. Он пытался что-то обещать твоей маме. Уверял, что она тоже способна насылать проклятия. Что он научит ее этому. Что ей не нужно идти в университет – у нее другое, более важное предназначение. Но она не поддавалась. Перестала с ним разговаривать. Она постоянно была рядом, куда бы он ни смотрел. Но она не говорила ни слова, делая вид, что его нет. Это сводило деда с ума. Она его не отпускала. Она все больше отыгрывала проклятие. И наконец он не выдержал.
Отец делает глубокий вдох. Я все еще задерживаю дыхание.
– Я точно не знаю, что произошло. Мне неизвестно, что привело к ссоре, положившей всему конец. Твоя мама никогда мне об этом не говорила. По ее словам, это не играло важной роли; к разрыву привела совокупность факторов, а не какой-то один. Весь гнев, все презрение – все это нарастало и нарастало, и твой дед не нашел никакого другого вы хода, кроме как наслать проклятие. Жестокое, очень жестокое проклятие.
Твоя мать стремилась к свободе. Дед сказал – хорошо, она получит свободу. Но за это нужно платить. Ни она, ни кто-то из тех, кого она любит, больше не смогут его видеть. Весь остаток дней он будет для нее невидимым. Отменить это проклятие невозможно. Но не только он сам будет невидимым для нее: ее дети тоже станут невидимыми, но не только для нее, а и для всех остальных. Старому проклятию наступил конец. Началось новое.
– А почему он не сделал невидимой ее саму? – спрашивает Лори.
– Во-первых, я не уверен, что проклятия работают таким образом, – отвечает мой отец. – Но, во-вторых, – и это более важно, – он знал, что делает. Гораздо мучительнее смотреть, как твой ребенок страдает из-за твоих поступков, чем страдать самой. Так оно и вышло.
Поразительно. Я все это слушаю. Это – история. Я в роли наблюдателя – созерцаю боль моего отца, который рассказывает мне все это, созерцаю любопытство Лори, молчание Элизабет. Но теперь у меня такое чувство, словно вся моя жизнь переписана, и от этого так же больно, как если бы мне собрали заново все кости.
Я уже не думаю о себе.
Я думаю о матери.
Сейчас отец уже не может остановиться.
– Твоей маме удалось бежать. Она вышла из комнаты и никогда больше не видела твоего отца. Она могла чувствовать его присутствие – она поняла, что отец выполнил свою угрозу, – но не хотела больше там оставаться. Главное было – вырваться оттуда. И идти вперед. Она убедилась, что предыдущее проклятие снято, только когда ее тело позволило ей уйти. Она шла и шла вперед, изо всех сил стараясь заметать следы, потому что опасалась, что отец может передумать и последовать за ней. Ведь он захочет, чтобы она вернулась. Твоя мать это знала. Как только он останется совсем один, он постарается ее вернуть. Но к тому времени она успеет уехать далеко-далеко. Думаю, он действительно верил, что его исчезновение из ее жизни станет для нее наказанием, что она пожалеет о своем уходе. Но, само собой, она не пожалела. Она поступила в университет, и, благодаря займам и стипендиям, смогла свести концы с концами. Твоя мать говорила, что ее родители умерли, и никто не подвергал это сомнению. У нее было свидетельство о смерти твоей бабушки, а про отца она сказала, что он вообще не присутствовал в ее жизни. Она сумела оставить прошлое позади. Мы познакомились с ней после университета – на вечеринке. И были счастливы. Она ничего этого мне не говорила – я познакомился с ней, не зная о ее прошлом. Только после нашей свадьбы, когда мы заговорили о том, чтобы завести детей, она призналась мне во всем.
Я не поверил твоей маме. Как я мог в такое поверить? Я не сомневался, судя по тому как она об этом рассказывала, что ее отец был чем-то ужасным. Но проклятия? Невидимость? Кто бы в это поверил? Она перестала об этом говорить. Твоя мама решила – по крайней мере, на тот момент – любить меня, несмотря ни на что. Она решила пойти на риск и завести ребенка. Она забеременела и, не говоря об этом мне, нашла акушерку, которая ей поверила. Рожала она тебя дома. Господи… я просто не могу вспоминать ту ночь. Я в это не верил, но ты появился – и при этом тебя там не было… Я обнаружил, что твоя мать вовсе не лгала.
Отец подходит к дивану. По положению руки Элизабет он может определить, где я.
– Стивен, – произносит он. – Посмотри на меня.
Я смотрю. Смотрю ему прямо в глаза.
– Твоя мама любила тебя. Еще до того, как ты появился на свет, твоя мама, несмотря ни на что, тебя любила. Она чувствовала, что навлекла это на тебя, но все равно любила тебя. Пожалуй, она любила тебя еще больше за то, что тебе пришлось разделить бремя ее проклятия. Я пытался сказать ей – правда, пытался, – что твоя невиновность вовсе не делает виноватой ее. Иногда она мне верила. Иногда нет. Но она всегда любила тебя.
– Я это знаю, – говорю я. – Ты не должен мне это объяснять.
Но, может, он как раз должен. Возможно, я чувствую себя намного ужаснее, чем когда-либо чувствовал. Возможно, они были правы, когда не говорили мне об этом. Возможно, из-за этого все стало только хуже.
Почему-то я думаю о бойкоте. О том самом бойкоте, который моя мама явно использовала против своего отца, а я – иногда – использовал против нее. Нечасто. Но будучи подростком, когда очень злился, я просто переставал с ней говорить. Она не могла меня видеть, а в такие моменты не могла даже и слышать. Это всегда огорчало ее, а теперь это огорчение приобретает дополнительный смысл. Пять лет спустя, десять лет спустя я чувствую такое искреннее раскаяние. Я понимаю, что никоим образом не мог обо всем этом знать, и она понимала это. И все же я причинял ей боль. Не просто самим моим существованием, но еще и в те моменты, когда я неправильно себя вел.
