Теперь Стивен смотрит уже на меня. Наши глаза встречаются – у него грустный взгляд. Его плечи поднимаются и падают; он вздыхает. Отсутствующие детали мозаики начинают вставать на свои места.
Происходит нечто такое, чего никогда со мной не происходило. Даже когда я видела, как Лори увозит «Скорая помощь». Я начинаю кричать и не могу остановиться.
Глава девятая
На мгновение мое сознание оказывается в замкнутом цикле.
Это не может происходить.
Значит, это не происходит.
Это не может происходить.
Значит, это не происходит.
Тут Элизабет начинает кричать, и я знаю, что, да, это может происходить и, да, это совершенно точно происходит. И все то, что, как я думал, я собирался сказать – извинения за моего отца, ложь по поводу моей матери, еще ложь, чтобы отвлечь взгляд Элизабет от правды, – все это в одно мгновение сошло на нет.
– Все нормально, – произношу я.
Возможно, это самая большая ложь из всех. Но приходится так говорить. Ты говоришь что-то вроде: «Все нормально» не потому что это действительно так, а потому что надеешься, что благодаря этим словам все каким-то образом станет нормально. Даже несмотря на то что так никогда, никогда не происходит.
Брат хватает ее за плечи, спрашивая, что происходит. Он в таком смущении. И она в смущении. Я здесь единственный человек, который понимает, что происходит.
– Элизабет, извини меня, – говорю я, подходя ближе.
– Нет, – отвечает она, отодвигаясь. – Не подходи ко мне.
Лори встает между нами, хотя и не видит меня.
– Это не смешно, – бросает он.
– Да, – говорю ему я, – это совсем не смешно.
Теперь Элизабет прислонилась к стене. Она смотрит на меня. Лори глядит на нее. Замечает, какой пристальный у нее взгляд.
– Ты ведь и вправду видишь его, да? – спрашивает он.
– А ты и вправду не видишь, – отвечает Элизабет.
Это даже и не вопрос. Она просто знает.
– Я могу объяснить, – вмешиваюсь я. Хотя, на самом деле, я не могу.
– Ты… ты привидение? – спрашивает Элизабет.
– Нет. Я живой. Просто… невидимый.
Вот. Я это сказал. Я произнес это слово.
Теперь брат рядом с сестрой. Он обнимает ее.
Успокаивает. Он именно там, где хочу быть я.
– Если ты невидим, – спрашивает Лори, – как же она может тебя видеть?
– Не знаю. Я так же сильно был этим удивлен. Никто никогда меня не видел. Никто.
Я говорю это Лори, но смотрю на Элизабет. Смотрю прямо на нее.
– Ты не можешь себе представить, каково это, – говорю я ей. – В тот первый день в коридоре… про жить всю жизнь так, что меня не видела ни одна живая душа, и вдруг ты говоришь «привет», приглашаешь меня к себе. Это было потрясающе. Но вся эта история… ты и я… она ведь не только об этом. Она гораздо, гораздо больше. И хотя я не знаю, почему ты меня видишь, я так рад, что именно ты видишь меня.
– Почему же ты мне об этом не сказал? – спрашивает Элизабет.
– Я думал, ты мне не поверишь. Или, того хуже, ты могла бы наконец узнать об этом, и при этом ты стояла бы там, а я здесь. Я не хотел, чтобы мы чувствовали то, что чувствуем сейчас.
– Ты где? – хочет знать Лори.
– Прямо здесь, – отвечаю я. – Следуй за звуком моего голоса.
Он приближается ко мне.
– Да. Вот здесь. Прямо. Здесь.
Теперь мы стоим лицом к лицу. Только Лори не может видеть моего лица. А вдруг он захочет меня ударить? Вышвырнуть меня вон. Вместо этого он поднимает руку. Я знаю, что он делает. Я повторяю его движение. Концентрируюсь.
Когда наши руки соприкасаются, парень отшатывается, потрясенный. Потом приходит в себя. Я снова сосредотачиваюсь. Он дотрагивается до моей ладони. Наугад касается моей руки. Плеча. Шеи. Лица.
– Боже мой, – только и вырывается у него. – Боже, боже, боже…
Элизабет наблюдает за нами.
– Я настоящий, – говорю я ей. – Это все еще я.
Лори снова отшатывается.
– И как долго ты был таким? – спрашивает он.
– Всю мою жизнь, – отвечаю я ему. – По-видимому, существует проклятие, сделавшее меня таким. Я родился невидимым.
– То есть тебя и вправду никто никогда не видел?
– Нет. Никто, кроме Элизабет.
Я надеюсь, что выражение ее лица станет хоть чуточку нежнее. Теперь, когда я ей объяснил, когда она знает, я хочу, чтобы она дала хоть какой-то знак, что наши отношения все еще возможны. Что, даже если она уже не будет моей девушкой, даже если она больше не захочет ко мне прикасаться, она все же останется в моей жизни.
Но нежность подавлена. Растерянность и гнев все еще главенствуют.
– Значит, ты не ходишь в школу, – произносит Элизабет. – Дело ясное.
Я качаю головой.
– И когда я заходила прошлым вечером, твой отец не мог тебя видеть.
– Верно.
– А как еще ты меня обманывал?
Ее тон стал резким, свидетельствующим о том, что она глубоко задета. И я думаю: «Я совсем не так хотел бы ей рассказать». Но я больше не могу отодвигать этот момент.
– Моя мама умерла, – говорю я. – Она жила со мной. До прошлого года. Мой папа почти не присутствует в моей жизни; он просто оплачивает счета. Но мама была для меня всем.
– Мне очень жаль, – говорит Лори.
А Элизабет все еще обуревает гнев.
– Ты лгал об этом? Зачем тебе было об этом лгать?
– Элизабет, – предостерегающе произносит Лори.
– Нет, – говорю я, – этот вопрос вполне оправдан. Хотя не знаю, существует ли ответ на него. То есть я не знаю. Таков ответ. Просто это вырвалось у меня в тот самый раз, когда мы об этом заговорили, и, сказав это, я уже не знал, как изменить ситуацию. И признаюсь, иногда мне нравилось делать вид, что мама все еще жива. Это была горькая радость, но все же она была.
– Наверное, я предоставила тебе немало шансов притворяться, – говорит Элизабет. – Притворяться, что ты видим. Притворяться, что у тебя есть мама. Притворяться, что я тебе нравлюсь. Какая насмешка. Должно быть, эта насмешка доставила тебе массу удовольствия.
Я действительно не могу понять, зачем Элизабет такое говорит.
– Я не притворялся, – пытаюсь я ее разубедить. – По крайней мере, не с тобой. С тобой я настоящий. Более настоящий, чем мне когда-либо позволялось быть. Потому что ты можешь меня видеть.
– Это несправедливо, – говорит Элизабет. – Просто несправедливо.
