– Это почему?
Мое горло сжимается. Я не хочу говорить о том, почему. И думать тоже не хочу.
– Мне не хватает навыков общения.
– Я это заметил.
Смеясь, я подаю Стивену пакет с морковкой и случайно касаюсь пальцами его руки. Как только я дотрагиваюсь до него, мы оба замираем. Я не знаю точно, что случилось, но такое ощущение, что из комнаты вытянули весь воздух, и мы просто смотрим друг на друга. Кажется, мы оба не дышим.
Я отворачиваюсь, засовывая руку в другой пакет с продуктами. Что это, черт подери, было?
– А что за просьба?
Голос Стивена звучит спокойно. Я не могу смотреть на него, поэтому смотрю на коробку замороженного сухого завтрака «Мини-Уитс» у меня в руках.
Я совсем его не понимаю.
– Ты о чем?
Он забирает у меня коробку, но я по-прежнему на него не смотрю. Я разглядываю разделочный стол.
– Манхэттен, – говорю я, стесняясь своего пунцового лица, бьющегося сердца и неумения ориентироваться. – Я знаю, что он расчерчен, как таблица, но я все время теряюсь, и, честно говоря, это меня немного пугает. Как-то не хочется потеряться в Нью-Йорке.
Я поворачиваюсь к нему лицом. Когда я встречаюсь с ним взглядом, оказывается, что ничего не изменилось. Комната снова такая, как раньше. Я могу дышать. Возможно, я просто вообразила себе то мгновение.
– Мне нужен гид, – наконец говорю я.
Он уставился на меня.
– Ты хочешь, чтобы я тебе помог?
– Научи меня ориентироваться в Манхэттене. Я теперь здесь живу. Мне нужно освоиться.
По-моему, я вижу, как у него учащается пульс – по вене его горла.
– Я…
– Мы можем начать с малого. Просто прогуляться в округе.
Он отворачивается.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал мягче.
– Обещаю: если я окажусь невыносимым человеком, больше я тебя не буду беспокоить. Даже для того, чтобы сказать тебе, какой ты грубый.
– Ты можешь подтвердить это письменно?
Мои улыбающиеся губы дрожат – я понимаю, что он скажет «да».
– А что если так и есть? – спрашивает он.
Я сворачиваю пустой пакет из-под продуктов.
– Извини?
– Что если я действительно привидение? – Парень облокачивается на столешницу, наблюдая за мной. – Ты все еще не прочь со мной прогуляться?
Вопрос хозяина ставит меня в тупик. Это шутка? Его слова звучат так, словно должны быть шуткой, но в тоне его нет ничего игривого или веселого.
– Если ты решишь, что терпеть меня не можешь, я обещаю оставить тебя в покое, – говорю я. – Давай договоримся так: если я решу, что ты привидение, ты обещаешь меня не преследовать. Согласен?
Он закрывает глаза, а мои увлажняются, из-за чего я вижу его словно в дымке. Я тру веки; когда я смотрю на него, обнаруживаю, что он уставился на меня, и я вздрагиваю под его пристальным взглядом.
– Ладно.
Глава пятая
Я не знаю, как мне это сделать. Должен быть какой-то способ избежать этого. Я мог бы сделать вид, что смертельно заболел. Мог бы притвориться, что моя мать вот-вот придет. Мог бы пойти на кухню и устроить маленький пожар.
Но, с другой стороны, я этого хочу. Мне нравится, как мы разговариваем. Нравится беседовать.
Я по-прежнему хочу знать, почему проклятие играет со мной.
Но пока что и я буду играть.
– Как насчет того, чтобы пойти в парк? – спрашиваю я.
Ничто в реальной жизни не готовило меня к этому. К такой встрече лицом к лицу. Да, у меня была мать, и хотя я был для нее невидимым, я мог все время с ней говорить. Но разговор с девушкой? Такого у меня еще не бывало.
Вместо этого у меня были книги. И телепередачи. И фильмы. И подслушанные разговоры. Из-за этого ритмы и схемы, принимаемые другими людьми как данность, не чужие и для меня. Этот обмен словами, искусство общения, когда ты чем-то делишься, а что-то скрываешь, доверяешь и убеждаешь, – нечто, чем и я сейчас пытаюсь заняться. Я ведь так долго практиковался у себя в голове, даже не замечая, что практикуюсь. Теперь я извлекаю из памяти слова и способы их употребления.
Гостья понятия не имеет, насколько поразителен для меня этот разговор. Она и представить себе не может, каково это – быть посторонним для внешнего мира… и вдруг оказаться допущенным внутрь.
Я хочу и дальше говорить «привет». Потому что все это очень похоже на приветствие.
В лифте мы болтаем о лифте. У моей новой знакомой уже была возможность проехаться вместе с Вонючим Парнем с шестого этажа, но чудесным образом ей еще предстояло встретиться с Ирмой из квартиры 2E, которая любит выгуливать своих кошек трижды в день. На поводках.
В вестибюле я стараюсь хранить молчание, чтобы консьерж не подумал, что что-то не в порядке. Он открывает дверь перед Элизабет, и я быстро проскакиваю на улицу.
Девушка замечает, что не все гладко.
– По-моему, ты наступил мне на пятки, – замечает она, когда мы оказываемся на улице. – А что, у вас с консьержем какая-то вражда? Ты боялся, что он тебя запрет?
– Они все приходят по мою душу, – говорю я ей. – Каждый консьерж в Нью-Йорке.
– Почему?
«Почему?» Вопрос довольно естественный, следующий логический ход в нашем разговоре. Но я запнулся, потому что у меня нет следующей реплики.
– Гм… потому что однажды я обругал маму консьержа?
Слова неловко повисают в воздухе. Теперь мне еще более неловко, что щеки горят, потому что я знаю: их могут увидеть.
Элизабет воспринимает это спокойно.
– И сколько ты здесь живешь? – спрашивает она.
К счастью, на этот вопрос ответить нетрудно.
– Всю свою жизнь, – отвечаю я. – В одной и той же квартире. В одном и том же здании. В одном и том же городе.
– Неужели?
– Сколько я себя помню и даже до того, как я стал себя помнить. В сущности, с того самого дня, когда я появился на свет. А ты откуда?
– Из Миннесоты.
Мне нравится, как она это произносит: «Мин-на-соо-та».
– Должно быть, для тебя это большая перемена, – говорю я, делая взмах рукой в сторону спешащих такси, бесконечной линии зданий, толпы людей, окружившей нас.
– Да.
– Почему ты уехала? – спрашиваю я.
Она отворачивается.
– Долгая история.
Я уверен, что у долгой истории есть короткая версия, но мне кажется, что спрашивать о ней неправильно.
Тогда Элизабет задает вопрос мне:
