Настя вытянула руки, осторожно опустив их на голову чучела. Увидела свое крошечное отражение в мертвых прозрачных глазах. Нежно подняла чучело и аккуратно, стараясь не повредить, поставила его на лавку. Чуть склонила голову, вглядываясь в морду животного.
«Ты не похожа на кошку».
Грузчики торопились, бесцеремонно закидывая в мусорный контейнер истлевшие шкуры и обломки рогов, которые забраковал Алексей Михайлович. Один из рабочих оставил себе медальон с рогами оленя и с довольным видом осматривал добычу.
Из подъезда вышел Алексей Михайлович, на ходу застегивая куртку. Он увидел, что Настя смотрит на чучело, и понятливо улыбнулся.
– Оставьте себе. По крайней мере эта штуковина чуть лучше сохранилась. Анна Петровна ухаживала за ней и берегла.
Настя даже не повернула голову. Она беззвучно шевелила губами, будто что-то говорила кошке.
Мужчина переступил ногами и нерешительно произнес, словно сомневаясь, слышит ли его вообще эта женщина:
– Я желаю вам удачи, Настя. Вам и вашему ребенку.
– Спасибо, – ответила она, не поднимая на Алексея Михайловича глаз. Она медленно поглаживала чучело.
Помявшись, тот пробормотал: «Всего хорошего», – и сел в «Газель». Урча и фыркая, груженый автомобиль уехал со двора.
– Эй, – шепотом произнесла Настя. Она подтянула к себе искусственную кошку еще ближе и теперь вдыхала ее запах – запах тлена и забвения. Трясущиеся, покрасневшие от холода пальцы нервно щупали свалявшуюся шерсть, которая легко отслаивалась целыми лохмотьями. – Эй… из чего тебя сделали? А?
От бедра отвалился клочок шкурки, и она словно очнулась от сна. Ломая ногти и всхлипывая, она начала раздирать кошку, срывая с нее слой за слоем, словно капустные листы с кочана. Исцарапанные пальцы и содранные до крови заусенцы болели, но она будто ничего и не чувствовала. Кое-где куски меха держались намертво, как ни старалась Настя. Она вытащила из сумочки маникюрные кусачки для ногтей и, мгновение переведя дух, вновь принялась за дело. Теперь она действовала не так эмоционально и хаотично, сосредоточившись на задней лапе. Ей бы только добраться до…
Наконец она вытерла проступившую на лбу испарину. Без шерсти лапа чучела выглядела странно худой и нескладной. Почерневшая и сморщенная, она была похожа на обгорелую палку. У Насти перехватило дыхание, когда она различила у основания подставки крошечные пальчики. Пальчики с ноготками.
Мимо прошла женщина с коляской, и при виде Насти у нее расширились глаза. Она прибавила шаг. Но Настя едва ли заметила прохожую с коляской. Она вообще не реагировала на какие-либо проявления внешнего мира. Если бы в соседнюю лавку сейчас влетел метеорит, она тоже это бы оставила без внимания.
«Катя не выходила из подъезда».
Слова отца вспороли ее сердце, будто лезвие тесака, и она принялась лихорадочно обдирать лохмотья шерсти с передних лап.
(Лап?! Или, может, рук?!)
«Хватит. Остановись. Уже и так ясно, что это человек. Ребенок…»
(Это не просто ребенок. Это девочка. Это…)
Но Настя уже не могла остановиться. Он в исступлении рвала на части чучело, но при этом боялась посмотреть в ее глаза. Ей казалось, что вместо кошачьей морды она увидит грустное лицо старшей сестры.
Левая рука. Прочь эту серую, свалявшуюся дрянь…
Показались пальчики. Ноготочки. Крошечные, аккуратно подстриженные, такие милые и трогательные… и родные.
Она закричала, как раненая волчица, когда вторая лапа попросту отломилась, рассыпавшись прямо на глазах.
Гипс. Второй ручки не было.
Из глаз Насти покатились слезы.
Правильно.
Потому что вторая ручка уже давно похоронена. Там, на кладбище, в урне.
Как можно осторожней, словно обращаясь с редчайшим произведением искусства, она принялась снимать шерсть с головы чучела.
Освободила губы и щеки. Лобик. Подбородок. Сдула налипшие ворсинки.
На нее смотрела Катя.
Настя уже не могла сдерживать себя и издала стон. Стон, преисполненный смертельной болью и мукой.
«Она не простила этого парня…»
Все сходилось.
Да, женщины не прощают предательства. И когда Никольский отверг Анну Петровну, та затаила злобу на бывшего любовника.
И конечно, для нее не составило большого труда подбросить отрезанную руку Кати в загородний дом псевдоманьяка…
Теперь Настя поняла, что именно Анна Петровна оставила Катину резиночку от волос рядом с подъездом Никольского – многие видели, как старуха бродила в день пропажи Кати, охая и вздыхая…
«Модницы-красавицы… Я угощу вас конфетками…»
Анна Петровна.
Тихая психопатка в обличье милой старушки. Тварь в цветастом переднике, от которого изумительно пахло домашними пирожками, а за сморщенными губами прятались клыки. Желтые и наполовину сточенные, но все еще крепкие и острые.
Значит, в то время пока Катю искал весь двор, она прятала ребенка у себя дома. Скорее всего, в подвале, среди провонявших плесенью шкур. Через несколько дней эта ведьма отвезла в деревенский дом Никольского ручку Кати… А потом позвонила в милицию, оклеветав своего бывшего любовника.
(Вот поэтому Катя и не выходила из подъезда.)
Да.
Катя навсегда осталась там, в квартире на первом этаже. Осталась восьмилетней девочкой.
Настя задрала вверх голову, и крупные хлопья снега падали прямо ей на лицо.
«Почему в России нет солнца? – внезапно подумала она. – Когда я уезжала, в Англии было солнечное небо…»
Она тщетно пыталась разглядеть сквозь плотные облака солнечный свет, но вместо этого она видела грязный подъезд с покосившимися почтовыми ящиками.
Она видела Катю, которая, сияя от радости и напевая песенку кота Леопольда, сбегает по ступенькам вниз.
Она видела Анну Петровну. Маленькая, сгорбленная, неприметная, седая старушка. Хрипло дыша, она осторожно выглядывает сквозь дверную щель, принюхиваясь, словно выискивая жертву.
Она видела, как глазки Анны Петровны оживляются при виде Кати. Старуха высовывается из квартиры и тихонько манит крючковатым пальцем удивленную девочку, шепча: «Иди сюда, модница-красавица… У меня есть для тебя кое-что…»
Она видела, как заинтригованная Катя заходит в квартиру и старуха, оглянувшись по сторонам, быстро запирает дверь.
Самую последнюю дверь в жизни Кати, которая отрезала ее от всего – от папы, мамы, сестры, друзей в школе, шоколадного рожка, мультиков с котом Леопольдом… Взрослой жизни.
Любви и семейного счастья.
И вообще, от всего остального на свете.
Она видела, как старуха едет в электричке, а в ее сумке, в тройном пакете со льдом лежит рука Кати. Бедная, маленькая ручка с тоненькими, поджатыми в отчаянии пальчиками.
