Юсуф подсеменил и прошипел:
– Разденься!
Елена оглядела сборище купчиков, потевших от вожделения, и небрежно стянула платье. По патио пронесся стон.
– Пять тысяч курушей! – воскликнул Толстый Абдулла. Его остроносое лицо со впалыми щеками казалось изможденным.
– Семь тысяч! – подпрыгнул жирный, расплывшийся турок, колыхнув всеми своими многочисленными складками.
– Десять тысяч, – веско сказал бронзовокожий мавр великанского роста в роскошном тюрбане, спокойно разглядывавший Елену и, судя по всему, получавший от этого чисто эстетическое удовольствие, без налета эротики.
– Десять пятьсот!
– Одиннадцать!
– Пятнадцать тысяч! – выдохнул Абдулла, бледнея.
– Двадцать пять тысяч, – объявил мавр, и всеобщий выдох словно обозначил границу допустимого.
Ни слова не сказав, перекупщики словно признали: «Я – пас!»
Юсуф-челеби сделал суетливый жест Мелиссине: одевайся! Продана.
Елена прошла в дом, окунаясь в тень, как во мрак, а в ушах всё звучала цена, за которую ее продали. Ее! Продали!
Лейла сунула женщине в руку чашу с соком, и Сухова выпила его весь.
Ничего… Это еще не конец света.
Показался Юсуф, и Мелиссина еле сдержалась, чтобы не сдавить его грязную шею. Побрезговала.
– Тебя уже ждут, Хеллена, – сообщил торговец.
Небрежно подвинув Юсуфа, в комнату шагнул покупатель, тот самый мавр.
Дорогой халат еще пуще увеличивал его размеры, а голову увенчивал большой тюрбан, разукрашенный бусами и павлиньим пером.
– Меня зовут Каравулык, – представился он. – Я – кызлар-агасы, глава темнокожих евнухов гарема его императорского величества Мехмеда IV, падишаха Высочайшего Османского государства. Я доволен увиденным. Лелею надежду, что мой великий господин оценит по достоинству такую одалиску, как ты.
– Посмотрим, – вымолвила Мелиссина.
Дюжие османы окружили ее и повели, следуя за Каравулыком. Главный евнух шагал, не оглядываясь, к пристани, где слегка покачивался турецкий фрегат со смешным названием «Йылдырым», что означало «Молния».
Юсуф-челеби семенил рядом с Каравулыком, оживленно болбоча.
Всё произошло, когда процессия миновала колоннаду, запиравшую площадь Мучеников.
Грянули два выстрела, поразившие Юсуфа, и на османов набросились туареги.
Их было всего шестеро, Елена с радостью узнала Амеллаля, да вот только те османы, что стерегли ее, были не простыми охранниками, а опытнейшими янычарами.
Каждый из них таскал на перевязи по два пистолета, еще парочка стволов торчала у турок за поясом.
Туареги набросились на янычар, потрясая трофейными ятаганами, и напоролись на кинжальный огонь.
Трое умерли сразу, еще двоих добили контрольными выстрелами.
Израненный Амеллаль, прислонившись спиною к колонне, сполз на землю, пачкая камень кровью, и Мелиссина, оттолкнув усатого янычара, кинулась к нему.
Не обращая внимания на окрики, она присела рядом с туарегом, подхватила рукой его клонившуюся голову с развязавшимся платком, укрывавшим рот.
Туманившийся взгляд Амеллаля прояснился, губы кочевника дрогнули, кривясь в улыбке.
– Это непотребство – показывать то, чем ешь… – прошептал он.
– Дурачок, – ласково сказала Елена.
– Жалко как… Ничего-то я не смог… А Саида мы распяли! Тут, неподалеку, на красивой двери… Сдох уже, наверное…
– Так ему и надо. Спасибо тебе, Амеллаль.
– За что?
– За всё!
Туарег закрыл глаза, блаженно улыбаясь. И умер.
Мелиссина бережно опустила его, медленно поднялась.
Янычары не насмехались, они серьезно глядели на нее.
– Что уставились? – буркнула Елена. – Ведите!
Она бросила взгляд на Каравулыка, искренне желая ему той же участи, что постигла Саида, и главный евнух наметил улыбку. Понял, наверное…
Поднявшись на борт фрегата, Сухова гордо прошагала в отведенную ей каюту, опустилась без сил на скромное ложе и расплакалась.
Она сдерживала слезы, как могла, но они лились и лились, жгучие и обильные.
– Имею право, – сказала себе Елена, шмыгая носом. – Я женщина!
Мелиссина спрятала лицо в ладонях, и ее плечи затряслись от рыданий.
Выплакав всю черноту, что скопилась в душе, она испытала опустошение.
За тонкой переборкой запели – грустный женский голос выводил напев на незнакомом Елене языке.
Мелиссина горько усмехнулась – она не единственный «груз» на борту, хватает тут белого товара, лохматого золота.
Встав, Сухова подошла к единственному окну в частом переплете, выходившему за корму.
Берег медленно удалялся. Алжир, Касба, Амеллаль, Крепость ифритов – всё уходило назад, теряясь за ширившейся полосой моря.
– Олег, помоги! – тоскливо прошептала Елена. – Олежек!..
Глава 24,
в которой Олег прибывает на новое место службы
Тулон расположился в славном местечке, занимая западную окраину Ривьеры.
Здесь, на южных берегах, белые скалистые утесы чередовались с золотистыми песчаными пляжами и живописными бухточками-каланками, а дальше от моря тянулись невысокие холмы, гребенчатые от виноградников.
Выше всех поднималась гора Фарон, покрытая гарригами – древними лесами из сосен и кустарника.
Залив у Тулона просто создан для кораблей, и кардинал Ришелье не зря сказывал, что город сей «будет нашим первым военным оплотом на Средиземном море».
Правда, старая гавань Тулона была узковата, и лет за двадцать до описываемых событий ее расширили под чутким руководством Луи ле Ру д’Энфревиля, тогдашнего морского интенданта.
Когда «Ретвизан» вошел в бухту, у пристаней и на рейде стояло несколько десятков кораблей.
Тут была и всякая мореходная мелочь вроде флиботов и паташей, и огромные линейные корабли.
«Руаяль Луи» и «Солейль Руаяль» – трехпалубные громадины по сто десять орудий на каждом.
Неподалеку стоял 82-пушечный «Септр», рядом отражался в воде «Сен-Эспри», вооруженный семидесятью двумя орудиями.
И еще, и еще…
«Фидель», «Санс-Парейль», «Шеваль-Марин», «Фортюн», «Темерер»… У этих по пятьдесят – шестьдесят пушек.
– «Ретвизан» им не чета, – усмехнулся Сухов.
Его место во-он там, у причалов, где скромно притулились малые фрегаты, флейты и пинасы.
Если «Фортюн» или «Ассюр» – каждый при пятидесяти шести пушках – можно было считать крейсерами Флота Леванта, то «Ретвизан» и прочие здешние флейты приближались к рангу эсминца.
