Что-то внутри оборвалось. Стало совсем пусто, холодно и бестолково.
Лилька ушла.
Ильяс бросил недокуренную сигарету на асфальт, подумав, что когда-то верил в глупую детскую глупость: вместе с бычком дотлевает здоровье. Ха-ха три раза. Все что было, давно уже. С концами.
Чтобы войти обратно в подъезд, пришлось разорвать конверт и достать ее ключи. Свои забыл. И дверь оставил открытой, хорошо, что Тигр не такой дурной, как люди, из теплого уютного дома с полным холодильником печенки его веником не выгонишь.
Тигр встречал у порога. Светил желтыми фарами, тарахтел как трактор и всячески показывал, что любит, не бросит и вообще лучший друг.
Проводил на кухню, прыгнул на стол и осуждающе фыркнул, когда Ильяс аккуратно спрятал жемчужину в карман и взялся за телефон. Мол, чего ты не понял, двуногое? Ушла она. Ушла. А я – остался. Чеши!
Оттолкнув кота, нажал единицу. Выслушал «абонент временно недоступен» целых пять раз, очень уж хорошо звучало слово «временно». Оптимистично.
В ногу ткнулся Тигр, зашуршал чем-то. Ильяс кинул бездумный взгляд под ноги и вдруг понял, что шуршит: смятый лист из блокнота. Записка.
Поднял.
Расправил.
Прочитал три коротких слова:
«Ильяс, прости, я…»
Больше ничего она не написала. Трусишка. Маленькая трусишка. Сбежала. Домой, наверное, или к Настасье. Надо просто поехать и с ней поговорить. Она не может вот так, насовсем! Она же…
На слове «любит» перехватило горло, снова затошнило, в голову вонзилась мигрень, и захотелось немедленно кого-нибудь убить. Например, этого ее куратора из игрового центра. И всех прочих деятелей, запудривших Лильке мозги.
Смяв записку, швырнул ее обратно под стол и пошел одеваться. Пошатываясь. Видимо, от нервов организм вспомнил, как издыхал в хосписе, и решил напомнить ему. Чтоб мало не показалось.
Звонок в дверь раздался, когда Ильяс пытался попасть в рукава куртки и вспомнить, куда дел ключи от машины: ехать на мотоцикле в таком состоянии – чистое самоубийство.
Первой мыслью было: Лилька! Опомнилась, вернулась!..
А второй – нет, не Лилька. Кактусы не возвращаются сами, кактусы слишком гордые птицы. Или мыши.
Неважно. И вообще, при чем тут… да, ключи от машины и какого черта так мутит?
В мозг ввинтился второй звонок. Настойчивый и злой.
Кого принесло на ночь глядя и куда консьерж смотрит?..
Надел-таки упрямую куртку и открыл дверь.
На пороге стоял классический байкер. Вульгарис. Черные драные джинсы, куртка с бахромой, бандана. Наглая ухмылка, месяц не мытые патлы. Челюсти лениво двигаются. Жуют. Черт. Почему он все время жует? Высшее звено пищевой цепочки – жвачное.
– Какого черта?..
Не отвечая, жвачное паскудно ухмыльнулось, отодвинуло Ильяса с дороги и протопало на кухню. Не снимая грязных ботинок. Там плюхнулось на стул, взяло из вазы с фруктами яблоко, брезгливо отерло его о рукав – засаленный и вонючий рукав дорогой кожаной куртки, – плюнуло жвачку на пол и смачно захрустело.
– Пьем, сударь? – прикончив яблоко и бросив огрызком в открытое окно, спросило жвачное совершенно не соответствующим виду интеллигентским голосом, в точности как у Янковского. – Зря. Не поможет.
Ильяс стоял над ним, держась за стол, и пытался убедить себя, что это – глюк. Делириум, мать его, тременс. И плевать, что не пил. Даже не ел, только кофе с утра.
– Не делириум и не тременс, сударь мой Илья Сергеевич, – вздохнул не глюк. – Увы. Да вы садитесь, садитесь. В ногах правды нет. Забавные у вас поговорки. Весьма.
Нащупал спинку стула, сел. Скорее упал. Тоскливо глянул на бутылку коньяка у бара: лучше бы напился и примерещилось, чем вот так, дьявол собственной персоной в гости.
Байкер-Янковский тем временем листал книжку, хмыкал и качал головой. Никаких тебе спецэффектов типа адского пламени, потусторонних звуков. Ни даже завалящей собаки Баскервилей. Хоть бы повыл кто!
– Какие-то у вас превратные представления, Илья Сергеевич, – укоризненно пробормотал байкер. – Шесть лет назад вы были… спокойнее, что ли?
– Шесть лет назад мне нечего было терять, – пожал плечами Ильяс. – Кофе, коньяк?
Встал, не дожидаясь ответа, добрел до плиты. Поставил, наконец, турку на огонь.
За спиной вдруг похабно заржали и зачитали хорошо поставленным голосом Актера театра имени Ленинского Комсомола:
– Моим читателям, ради которых все это затевалось, Джафару, повелителю Ясеневой Метлы, и Великому Злодею Метаконгу, наезднику вороного Харлея и владельцу Лупоглазого Солнца. Без них эта книга никогда не была бы написана… – актерские интонации без перехода сменились хамскими, даже голос стал низким и хриплым: – Ха! Помню-помню этого блаженного!
Байкер снова заржал, а Ильяс обернулся, пытаясь осознать: получается, писака перепутал его вот с этим сумасшедшим дьяволом?! Да ничего же общего, кроме мотоцикла и черных волос! Идиот.
– Совершенно ничего общего, – оборвав смех, кивнул уже Янковский и похлопал ладонью по книге. – Только идиот, сударь мой, мог нас перепутать. Но я пришел поговорить, а не обсудить бульварную литературу и тем более не напиться. Вы в состоянии поговорить?
Ильяс разлил кофе в две чашки, вернулся к столу. Прежде чем сесть, кинул взгляд на холодильник: может, от голода так мутит? И тут же отвернулся: там, среди магнитов, улыбалась с фотографии Лилька с облупившимся носом.
– В состоянии, – ответил Ильяс и отхлебнул кофе. Горький, несмотря на три ложки сахара, пахнущий горелой резиной и безнадежностью.
– Превосходно. – Поздний гость кивнул, задержался взглядом на той же фотографии и хмыкнул. – Шесть лет назад, сударь мой, мы заключили с вами договор. Очень важный для вас. Надеюсь, вы помните, в чем он заключался?..
Еще бы не помнить. Простой такой договор, жизнь за жизнь. Двадцатисемилетнего мальчишку вытащили из хосписа, где он полтора года никак не мог сдохнуть. Лично дьявол по имени Ярослав Андреевич Не-Янковский и вытащили. Непонятно как вылечили, пообещали исполнение заветной мечты и дали чертову кучу денег – подъемные, командировочные, представительские и прочие шпионские, – а взамен попросили всего ничего. Безоговорочного подчинения по типу «сначала прыгай, потом спрашивай куда». А чтобы прыгать было проще, сразу объяснили: вылечить-то вылечили, но не навсегда. Нельзя навсегда и насовсем, только отсрочка, лет на семь-восемь, как повезет. Рак вернется. Или не рак, а что-нибудь еще. Карма, она такая – каждый кирпич тяжелее предыдущего, и так, пока не добьет. И ты, мальчик, не обязан нас слушаться. Чудо – даром. Первое. А вот чтобы лет через несколько ты снова не возмечтал об эвтаназии, придется кое-что делать. Ничего сложного, тебе еще и понравится.
Действительно. Понравилось. Не все – но кое-что. Бонд, вашу мать.
