Минута ничего не решит, а искать Вовчика на стройке, если он дрыхнет дома на диване, – несусветная глупость.
Набрал Вовчиков номер.
– Абонент временно…
Домашний тоже не отвечал.
Можно было бы позвонить Вовчиковой последней девице, вдруг завис у нее – но черт знает с кем он сейчас крутит шашни, не обзванивать же десяток моделек! Может, с Вовчика там уже шкуру снимают, должен же был когда-нибудь этот нахал не успеть вовремя смыться!
Мысленно пообещав, если это розыгрыш, убить на месте шутника, Ильяс рванул со двора.
И, только выехав на Ярославку, обратил внимание на мигающую красную лампочку: бензин на нуле. И кто тут придурок? Пришлось заворачивать на ближайшую бензоколонку и стоять в очередюке.
Зато сообразил, что не знает, насколько затянется приключение с Вовчиком, а Лилькуто он не предупредил, что может задержаться. Надо позвонить.
Лилька не отвечала. То ли звук выключила, то ли в метро ехала. А может, уже у Настасьи?
– Не у меня, но скоро будет! – бодро отрапортовала примадонна и спросила, изволила ли Лильбатьков-на посетить выставку имени нее? Нет? Ладно, так уж и быть, сводит ее сама и грудью закроет трусишку от тусни. И предупредит, что Ильяса черти куда-то унесли, когда вернут – никто не знает.
Посреди разговора к нему подскочил заправщик, мелкорослый мужичонка с лицом записного неудачника, забормотал про какого-то великого злодея Шпильмана и принялся совать под нос книжку в яркой обложке. Ильяс от него отмахнулся:
– Не мешайте!
Протрепавшись с примадонной минут несколько, пока ждал и заправлялся, Ильяс несколько успокоился, перестал представлять себе Вовчиков труп и вспомнил, что так и не посмотрел на карте, где этот чертов проектируемый проезд номер семнадцать. Понадеялся на навигатор, и зря. Собрался было открыть карту, но заправщик снова дернул за рукав:
– Я вас узнал, и брелок у вас тот же! Помните, весной? А? Вы тогда тоже на мотоцикле, с синеволосой такой! А я написал, да! Вот!
Ильяс нахмурился, попробовал отнять рукав, но мужичонка вцепился клещом.
– Какой к черту вот?
– Книга! Тираж в пятьдесят тыщ! – гордо, с придыханием, ответил заправщик. – Про вас! С автографом! Я вам посвящение написал, только не знаю, как вас зовут.
– Ильяс Блок, – ответил Ильяс.
– Ильяс Блок… – повторил мужичонка, выводя на форзаце каракули. Потом сунул ему свежеподписанную книгу: – Берите же! Ильяс Блок, здорово! Такое имя… – Глаза у мужичка загорелись, он потянул из кармана форменной желтой жилетки засаленную общую тетрадь. – Такой роман будет…
Сунув книгу в сумку, надо будет Лильке показать, пусть тоже посмеется, Ильяс газанул с места.
Книга – это круто, но Вовчик важнее!
Семнадцатый проезд он нашел. Сначала на карте, а потом, после блужданий по закоулкам, и настоящий. Стройка там тоже была. Весь этот гребаный проезд и был стройкой, пустой и заброшенной. Какого черта тут мог забыть Вовчик, если только не вздумал снимать индустриальный постапокалипсис, Ильяс не понимал в упор! И не собирался ломать мотоцикл о разбросанную по будущей проезжей части арматуру, бетонные обломки и какой-то неопределимый мусор. Потому он осторожно проехал по обочине, там, где можно было проехать, оглядел недостроенное здание, пару раз позвал Вовчика…
Разумеется, без толку, только распугал ворон и поднял стаю бродячих собак.
Ну, Вовчик! Опять все перепутал! Ему что Кутузовский проспект, что Измайловский парк – один хрен. Наверняка сейчас заплутал где-нибудь в Бирюлево!
Ильяс схватился за телефон.
– Где тебя носит? – выпалил в трубку, едва услышав звук соединения.
– А, Илюха! – радостно заорал Вовчик, разумеется, безо всякого хрипа и треска. – Это тебя носит, а мы работаем! Петергоф, фестиваль, девочки, зашибись!
Не дослушав, Ильяс выругался. Петергоф, значит. И шутники. Найду – убью!
– Ты чего злой такой, Илюха? – сбавил тон Вовчик. – Случилось что?
В коротких и емких выражениях Ильяс поведал о шутниках и стройке, где, кроме собак, никого, даже бомжей.
– Ну ты даешь… – Вовчик восхищенно присвистнул. – Приеду – с меня вискарь! Два вискаря!
– Новое колесо с тебя. Арматура, мать ее. Иди уже, работай свой зашибенный Петергоф.
– А ты приезжай, Илюха! Бери Русалочку, и давай, сделаем из нее Наташу Ростову или эту, Анну Каренину.
– Мы подумаем, – хмыкнул Ильяс и отключился.
Русалочку ему! Обойдется.
И надо выбираться из этих бетонных дебрей, пока собаки не сожрали. Что-то у них вид больно голодный.
Выбираться пришлось через шиномонтаж. То есть сначала через шиномонтаж, а потом – через выставку. Позвонил администратор, потребовал, чтобы Ильяс немедленно явился облизывать каких-то английских партнеров господина Элина. Ильяс послал бы администратора вместе с англичанами, но Настасья обещалась сегодня привести Лильку на выставку, вот, значит, оттуда ее и заберет.
На выставке ни Лильки, ни Настасьи он не нашел, и мобильники у обеих не отвечали.
Передумали? Остались дома? Потерялись?!
Поймав себя на том, что уже пробирается к выходу, забыв на хер про англичан, Ильяс заставил себя остановиться.
Выдохнуть.
Подумать.
Ну нет их сейчас – так могли уже уйти. Или еще не дойти. И телефоны отключили, чтобы спокойно потрепаться, девочкам надо иногда поговорить о своем, о девичьем.
Все нормально.
Все отлично!
Это «все отлично» Ильяс повторял про себя все два часа, что его мурыжили англичане, наобещавшие с три короба, но так ничего внятного и не сказавшие, и когда к нему привязалась очередная настырная журналистка:
– Будете ли вы снимать вашу модель для мужских журналов?
– Не буду, недостойны, – по-крокодильски улыбнулся Ильяс, со всеми прочими вопросами послал ее к пресс-секретарю господина Элина и сбежал.
Нечего терять время с акулами пера, когда дома ждет Лилька, в «Седьмом небе» – заказанный столик, а в шкатулке – его обручальное кольцо. Домой, скорее домой!
Едва забежал в подъезд, стряхивая воду с волос, – к вечеру небо затянуло, и пошел мелкий дождь, а шлем он в спешке забыл, – из своего окошка высунулся консьерж.
– Илья Сергеич, вам конверт, зайдите, будьте любезны.
– Потом, – отмахнулся Ильяс: и так поздно, Лилька заждалась.
Взбежав на четвертый этаж, он отпер дверь, крикнул с порога в темноту квартиры:
– Капелька!
Она не отозвалась, зато с тумбочки спрыгнул Тигр, потерся об ноги и пошел на кухню, задрав хвост. Жрать хочет, зверюга. Сбрасывая мокрую куртку, Ильяс прислушался: вода не журчит, никто в ванной не поет? Нет. Никто не плескался и не мурлыкал обрывки мелодий.
