Реконструкцию помогали осуществить агенты ФБР. Она была назначена на воскресенье, 24 мая: специально выбрали выходной день, чтобы не создавать в городе пробок. Уоррен отказался присутствовать там лично: в Даллас он собирался только в июне, допрашивать Джека Руби.
Реконструкция прошла благополучно, и Спектер еще более уверился в правильности версии одного выстрела. ФБР выполнило все просьбы комиссии. На прикрепленной к винтовке Освальда камере остались те самые кадры, которые Спектер рассчитывал увидеть, в том числе без труда прослеживалась траектория, по которой пуля могла бы, вылетев из окна шестого этажа, поразить сначала Кеннеди в шею, а потом и Коннелли. В Даллас на реконструкцию привезли также камеру Запрудера и две другие любительские камеры, на которых остались кадры убийства на Дили-Плаза, – агенты ФБР сумели воспроизвести сцены, запечатленные на этих пленках.
Получил Спектер и другие утешительные известия. Баллистические испытания также показали правдоподобность версии одной пули: металлические осколки, засевшие в запястье Коннелли, оказались столь малы, что могли отколоться от той же пули, которая пробила шею президента. Пуля, найденная в больнице Паркленда, до выстрела весила 160–161 гран, а теперь – 158,6 гран2. Осколки, обнаруженные на рентгеновском снимке запястья Коннелли, должны были весить намного меньше.
Траектории пуль, вылетевших из винтовки Освальда, и вероятный ущерб, нанесенный ими человеческому телу, проверяли независимо и эксперты из ФБР, и военные специалисты. Эджвудский арсенал в Мэриленде – строго засекреченный исследовательский центр Министерства обороны под Вашингтоном – начиная с апреля использовал винтовку Освальда Mannlicher-Carcano в ряде испытаний3. Армейские специалисты пытались ответить на вопрос, могла ли пуля из этой винтовки причинить ранения, полученные Кеннеди и Коннелли. Описанные в армейском отчете результаты экспертизы – страшноватое чтение. Чтобы воспроизвести путь пули через два тела, специалисты приготовили разные мишени, в том числе человеческие черепа, заполненные желатином, и руки покойников. Также в качестве мишеней для реконструкции полученной Коннелли раны в грудь использовали тринадцать коз, предварительно дав им сильную анестезию. Коз заматывали в несколько слоев ткани, имитируя пиджак, рубашку и нижнее белье губернатора. Среди членов комиссии были любители животных, которых передергивало при виде фотографий козы, привязанной к дереву в ожидании выстрела.
На основании этих тестов армейские специалисты также в целом согласились с версией одного выстрела. «Результаты показали, что раны, полученные президентом и губернатором Коннелли, в том числе обширная рана головы президента, могли быть причинены» пулями, которыми обычно пользовался Освальд, выпущенными из его винтовки. «Пуля, ранившая президента в шею, сохранила достаточную скорость, чтобы причинить все раны, полученные губернатором». В поддержку версии одного выстрела армейские специалисты задавали вопрос: а куда девалась пуля, пробившая шею Кеннеди, если она не вошла в спину Коннелли? В лимузине от нее не осталось и следа. Если бы она угодила в какую-то деталь лимузина, то, согласно отчету, «ущерб был бы намного больше и заметнее, чем легкое повреждение, обнаруженное на ветровом стекле».
Подобно своим коллегам, а также врачам и другим специалистам, с которыми он беседовал, Спектер, по его словам, наконец-то перестал беспокоиться из-за одного странного феномена на пленке Запрудера: почему после второго выстрела голова президента дернулась назад, словно пуля угодила в него спереди, а не сзади4. Врачи и эксперты по баллистике объяснили следователям комиссии, что предсказать реакцию тела на пулевой удар очень трудно: ранение могло вызвать спазм нервной системы и неожиданное движение. С точки зрения неспециалиста, такие подергивания, конечно, противоречат простым законам физики. И Спектеру пришло в голову чудовищное, как он сам признавал, сравнение: этот странный рывок головы на пленке Запрудера был похоже на то, что он видел ребенком на ферме в Уичито, когда отец резал курицу к семейному столу. Тело птицы продолжало движение без головы, без контроля. «Я невольно сравнил это с тем, что происходило с курицей, – говорил Спектер. – Это спазм, нервы».
Дэвид Белин зачастую выступал в качестве главного весельчака комиссии, но при всей жизнерадостности уроженца Айовы он подрастерял с начала расследования энтузиазм и к весне порой падал духом. «Работа увлекала, но не меньше было и разочарований – из-за недостаточной помощи техников и секретарей, из-за слишком малого количества сотрудников в таком сложном расследовании, из-за лицемерия»5, с каким комиссия изображала деликатное отношение к Марине Освальд, хотя было ясно, что она лжет под присягой. «Весь процесс работы – сплошные разочарования». Белин злился на Рэнкина, которому приходилось играть роль посредника между членами комиссии и штатными сотрудниками. «Временами общение между руководством комиссии и юристами прерывалось, а нормального обмена идеями между юристами и Рэнкином и между самими сотрудниками не было никогда», – утверждал Белин. Он почитал себя самого наряду со Спектером «отцом» версии одного выстрела, но члены комиссии не проявили интереса даже к столь важной теме.
Белин хотел сделать кое-какие существенные, как ему казалось, предложения по поводу заключительного отчета. В служебной записке он настаивал: нужно включить в отчет подробные выдержки из показаний ключевых свидетелей, чтобы читатели могли вполне оценить смысл их слов. Для этого, по мнению Белина, требовалось несколько томов. «Я хотел, чтобы значительный объем показаний был воспроизведен дословно, потому что мне это казалось наиболее эффективным способом явить истину». Но ни Рэнкин, ни другие сотрудники не находили времени даже на обсуждение этой идеи. «Тут, как и во многих других случаях, я видел, что “сторону защиты не заслушают”: мы были так заняты деревьями, что за ними не видели леса».
Белин выбился из сил, как и все остальные сотрудники. По его подсчетам, он трудился семьдесят часов в неделю, больше, чем даже Редлик, который, казалось, не отлучался из офиса даже ради сна. И Белин с тревогой думал, что у него осталось совсем мало времени до отъезда из Вашингтона, а по его линии расследования еще столько оставалось сделать! Партнеры в Де-Мойне настаивали на его скорейшем возвращении. Белин решил уехать перед Днем поминовения, а затем наведываться в Вашингтон на день-другой, когда партнеры отпустят.
Однажды вечером Белин поделился своими огорчениями со Спектером. Отчет комиссии выйдет никуда не годным, жаловался Белин. «Я высказал свою досаду: это могло бы стать монументальным трудом с участием талантливейшей группы юристов, это была бы первоклассная работа, а получается средненькое, второго сорта, изделие». Гораздо более сдержанный Спектер напомнил другу, что проведенное комиссией расследование, при всех его недочетах, все же установило основные обстоятельства убийства. «Мы сделали главное – докопались до истины», – сказал он.
Белин был задет тем, что почти все его предложения пошли прахом. Он продолжал настаивать на необходимости допросить Марину Освальд, Джека Руби и других ключевых свидетелей на детекторе лжи. По этому поводу он писал Рэнкину одну служебную записку за другой. Привяжите Марину Освальд к детектору, взывал Белин, и она раскроет тайны своей жизни с Освальдом в России – ведь никаким иным способом комиссия не могла проверить правдивость этой части ее показаний. «Если она откажется, значит, ей есть что скрывать»6. И почти столь же настойчиво Белин уговаривал подвергнуть той же процедуре Руби, но опять же потерпел поражение, «большинство сотрудников сплотились против меня». Председатель комиссии оказался не на стороне Белина: в глазах Уоррена детектор лжи был одним из «орудий Большого брата».
