* * *
Я женился. Шах, памятуя о нашем разговоре, приказал подыскать для меня невесту, обладающую добрым сердцем и приветливым нравом. Приказание его было исполнено. Жена моя, будучи на шестьдесят шесть лет моложе меня, оказалась истинным воплощением кротости и мудрости. Находясь на втором месяце беременности, бедная женщина лишилась всей семьи во время наводнения. И подобно тому, как это некогда сделала поэтесса Мирабай, Амина тоже отказалась взойти на погребальный костер своего супруга. Глаза этой удивительной женщины темнее, нежели все тайны, хранимые в моей душе; в уголках ее губ неизменно таится улыбка; ее черные блестящие волосы струятся между моими пальцами подобно благоуханному потоку. По ночам, любуясь в свете свечи прекрасным лицом супруги, я частенько твержу ей то, что ясно и без слов:
– Я слишком стар для тебя, Амина. После моей смерти ты должна непременно снова выйти замуж, за человека молодого и более тебе подходящего.
– Не призывай беду на наши головы, о мой возлюбленный супруг, – всякий раз отвечает она мне на это. – Молчи, прошу тебя.
Минувшей осенью Амина произвела на свет дитя, мальчика с ямочками на щеках. Я люблю его так, словно и впрямь являюсь его родным отцом. По моему настоянию, ребенка назвали Синан Юсуф. Воздав таким образом должное своему великому учителю, я из уважения к семье моей жены добавил к этим двум именам мальчика еще одно: Мутамид, в память о его покойном дедушке. Можете мне поверить, Синан Юсуф Мутамид не знает себе подобных среди бесчисленных смертных и богов, обитающих под небом Агры. День ото дня он растет и набирает силу. Как некогда его названый отец был фальшивым индусом в Оттоманской империи, так теперь моему приемному сыну предстоит стать псевдотурецким юношей на индийской земле.
От матери дитя унаследовало удивительно гладкую кожу и выразительные глаза газели. Зачастую чистый лобик его пересекает едва заметная морщинка, свидетельствующая о том, что окружающий мир возбуждает у ребенка любопытство и недоумение. Когда у него начали резаться зубки, мать и многочисленные тетушки положили перед малышом несколько предметов, дабы определить, какой путь он изберет для себя в жизни. Мальчик должен был выбрать между серебряным зеркалом, пером для письма, золотым браслетом и восковой печатью. Если бы он предпочел зеркало, это означало бы, что он станет служителем прекрасного, художником или поэтом. Перо предвещало карьеру писца, браслет – стезю торговца, а печать – поприще высокопоставленного чиновника.
Синан Юсуф Мутамид с интересом разглядывал лежащие перед ним вещи. Судя по его сосредоточенному взгляду, они представлялись малышу загадкой, которую необходимо разгадать. Тем временем женщины ворковали, называя его ласковыми именами и упрашивая взять что-нибудь в ручку. Мальчик не обращал на них внимания. Неожиданно он протянул ручонку и схватил амулет, висевший у меня на шее. Талисман, который, как утверждала даки дей, защищал от дурного глаза.
– Что это может означать? – в тревоге спросила Амина.
Я рассмеялся и обнял жену, не заботясь о том, что подумают о нас ее сестры.
– Поверь, это не предвещает ничего дурного, – сказал я. – Выбор нашего сына означает лишь одно: в этой жизни он будет сам принимать решения, не довольствуясь готовыми.
Когда мы выходим из дому, прохожие таращатся на нас во все глаза. Порой досужие остряки нагло ухмыляются мне в лицо, намекая, что такому старому пню не пристало иметь столь молодую и прекрасную жену. А некоторые оказываются столь дерзкими, что откровенно спрашивают, удается ли мне исполнять свои супружеские обязанности. Устав от столь навязчивого внимания, мы изобрели иной способ ходить по улицам. Жена моя идет впереди с ребенком на руках, а я медленно бреду сзади, любуясь ими. Амина ласково поглаживает сына по головке, а он с доверчивой улыбкой прижимается к материнскому плечу. Их голоса доносятся до меня, как шелест морских волн, омывающих далекий, очень далекий город. Глядя на них обоих, я думаю о том, что после моей смерти они точно так же будут гулять вдвоем. Однако мысль эта отнюдь не пронзает меня печалью, а, напротив, наполняет мою душу надеждой. Возможно, слегка грустной надеждой.
В жене моей нет ни единой черточки, напоминающей Михримах. Ни голосом, ни характером, ни лицом она не походит на ту женщину, что я любил когда-то. В звездные ночи, когда Амина приникает ко мне всем телом, согревая меня своим теплом, я, возбужденный ее нежностью, испытываю жгучий стыд за свое бессилие. Но красота ее поглощает мою дряхлость, подобно ножнам, поглощающим клинок. Она шепчет мне на ухо: «Мне послал тебя Бог» – и я забываю о своих годах. Я знаю: даже если бы нам с Михримах было суждено соединиться, я никогда не услышал бы от нее таких слов. Да, трудно сыскать двух более разных женщин, чем моя супруга и покойная дочь султана. Казалось бы, счастье мое беспредельно. И все же… Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о Михримах. Она по-прежнему не оставляет меня в покое. Ране, которую эта женщина мне нанесла, не суждено зажить никогда. Иногда боль наполняет все мое существо, и я не могу понять, где ее источник. Подобно призраку, Михримах преследует меня повсюду: она всегда оказывается рядом, бросая тень на мою душу.
Через год после того, как я стал работать на великого шаха, он поручил мне возвести купол над Сияющей Гробницей, ныне называемой Тадж-Махал. Кстати, я тоже получил новое имя. Хотя я по-прежнему зовусь Джахан Хан Руми, однако всем в Агре, даже маленьким детям, я известен как Строитель Купола.
Каждое утро я отправляюсь на строительство. Дорога занимает у меня немало времени. Как-то раз ко мне подошел молодой погонщик слона.
– Почему бы вам не прокатиться на этом звере, мастер? – предложил он.
С его помощью я взобрался на спину слона, уселся в паланкине и взглянул на рабочих, суетившихся внизу. Не зная отдыха, они трудились, строя во славу Бога, во славу своего правителя, во славу своих предков, во славу своих потомков. Трудились, сами не зная, какие причины заставляют их отдавать работе все силы без остатка. Я был рад, что никто не видит меня, ибо слезы ручьями струились по моему лицу и я жалобно всхлипывал, как и положено дряхлому старцу.
У меня нет сомнений в том, что мне не суждено увидеть Тадж-Махал во всей красе. Однако если вдруг проклятие Хесны-хатун останется в силе и я умру уже после завершения строительства, то потом непременно покину эти края по собственной воле. Исе и прочим своим ученикам я оставлю самые подробные наставления, хотя отнюдь не уверен в том, что они пожелают им следовать. Когда имеешь дело с учениками, невозможно предугадать, кто из них воспользуется твоим наследием, а кто предпочтет от него отказаться. Впрочем, это не имеет значения. Стану я принимать в строительстве непосредственное участие или же нет, гробница в любом случае будет завершена. Признаться, я лелею в душе тайный замысел: собираюсь, как делал это уже не раз прежде, оставить в куполе Тадж-Махала некий сокровенный знак, напоминающий о Михримах и понятный лишь посвященному взгляду, а именно: изобразить слияние луны и солнца, нерасторжимо соединившихся в ее имени.
