– Вы непременно должны повидаться с великим визирем, – заявил он.
Так, поднимаясь по ступеням все выше, Джахан был удостоен приема у самого шаха. Шах Индии восседал на высоком троне. Бороду и усы правителя убелила печаль, а взгляд одновременно был скорбным и исполненным гордости. Одеяние монарха, лишенное украшений и драгоценностей, поражало своей скромностью. Глядя на него, Джахан невольно вспомнил султана Сулеймана. Шах пребывал в печали, ибо недавно лишился своей возлюбленной супруги – женщины, которая за восемнадцать лет брака подарила ему четырнадцать детей. Мумтаз-Махал, или Сокровище Рая, – так звали покойную, – была похоронена на берегу реки Тапти. Ныне тело ее было перенесено в Агру, дабы там упокоиться в гробнице, которая прославит ее имя в веках.
Шах любил усопшую больше, чем всех прочих своих жен, вместе взятых. Преданность и доверие, которые он питал к Мумтаз-Махал, были так велики, что он предварительно обсуждал с супругой все фирманы, которые намеревался издать, и ставил на них свою печать лишь в случае ее одобрения. Мумтаз-Махал была не только его женой, но и другом и советником. Ныне, потеряв ее, правитель был безутешен. По ночам он по-прежнему посещал покои возлюбленной, дабы вдохнуть ее запах либо увидеть ее призрак. Всякий раз, убеждаясь, что опочивальня пуста, шах заливался слезами.
Будь Джахан помоложе, он, наверное, трепетал бы, готовясь к встрече с могущественным правителем, который приходился ему тезкой. Наверное, представ перед шахом, он ощутил бы, что щеки его пылают, ладони мокры от пота, а голос предательски дрожит. Но теперь, когда за плечами у него остался столь долгий путь, Джахан утратил способность бояться. Он более не хранил тайн, не питал надежд и ожиданий. В любой ситуации он чувствовал себя сторонним наблюдателем, хладнокровным, невозмутимым и свободным. Вспоминая свою прошедшую жизнь, в которой ему нередко приходилось иметь дело с султанами, султаншами и великими визирями, Джахан сожалел, что не обладал подобным спокойствием прежде. Бесстрастие учителя, некогда вызвавшее у него досаду, ныне представлялось ему достойным восхищения.
Шах принялся расспрашивать гостя о творениях Синана, о которых, к немалому удивлению Джахана, оказался хорошо осведомлен. На все вопросы Джахан отвечал кратко, но почтительно. В отличие от своего предшественника Бабура, мать которого была турчанкой, шах не говорил по-турецки и общался с Джаханом при помощи переводчика, свободно владевшего персидским и турецким. Слова, общие для обоих языков, порхали между собеседниками, как бабочки, и те ловили их на лету.
Аудиенция близилась к концу. Джахан уже пятился спиной к дверям, когда голос шаха заставил его остановиться.
– Я слышал, зодчий, что ты никогда не был женат. Почему?
Джахан замер, потупив взор. Молчание, густое как мед, повисло в воздухе. Казалось, не только шах, но и все придворные с любопытством ожидают его ответа.
– О великий господин, сердце мое было отдано одной-единственной женщине…
– И что же произошло?
– Ничего, – ответил Джахан.
Он прекрасно понимал: все эти люди, привыкшие к любовным историям, изобилующим изменами, соперничеством, похищениями, происками врагов, просто не смогут поверить, что можно любить всю жизнь, ничего не требуя и не стремясь к обладанию.
– Она была неизмеримо выше меня по положению и не любила меня, – продолжал Джахан. – Я не имел права любить ее, но ничего не мог с собой поделать.
– Но в мире так много женщин, – изрек шах. – Почему ты не отдал свое сердце другой?
Тот же самый вопрос Джахан мог адресовать ему. Почему великий правитель так скорбит по умершей жене, когда в мире так много красавиц? Конечно, он не осмелился произнести это вслух. Но шах все понял без слов. Легкая улыбка коснулась его губ, и он произнес:
– Впрочем, собственным сердцем трудно повелевать.
На следующий день Джахан получил письмо, где сообщалось, что он назначен одним из двух главных придворных строителей мавзолея-мечети, именуемого Сияющей Гробницей. Ему назначалось щедрое жалованье в рупиях и ашрафи, а каждые полгода – еще и дополнительное вознаграждение. Но особенно поразили его следующие строки:
Я прошу тебя, Джахан Хан Руми, созидатель воспоминаний, преемник высокочтимого мастера Синана, слава которого останется непревзойденной в веках, всячески содействовать возведению великолепной гробницы, коей суждено будет вызвать восхищение у грядущих поколений, век за веком, вплоть до наступления Судного дня, когда от этого мира не останется камня на камне и лишь свод небесный будет незыблем.
Джахан не мог не принять этого предложения. Он присоединился к строителям гробницы. Удивительно, но в этой чужой стране, с которой его не связывали воспоминания о прошлом и надежды на будущее, где он не знал ни одной живой души, он ощущал себя как дома.
Гробница должна была поражать воображение своим величием. Средства, отпущенные на ее строительство, были воистину баснословны. Однако строителям приходилось сталкиваться с бесчисленными трудностями. Тысячи рабочих, каменщиков, резчиков, плотников, плиточников, трудились не жалея сил. Гул голосов, в котором смешивалось множество наречий, с утра до ночи стоял над площадкой. Для украшения гробницы прибыли скульпторы из Бухары, камнетесы из Исфахана, резчики по дереву из Тебриза, каллиграфы из Кашмира, живописцы из Самарканда и ювелиры из Венеции. Шах, стремясь, чтобы возведение гробницы завершилось как можно скорее, готов был собрать всех искусных мастеров, живущих на земле. Одержимый желанием увековечить память усопшей супруги грандиозным памятником, он настаивал, чтобы гробница была именно такой, какой она представлялась ему в воображении, и был глух к любым доводам мастеров. Он отнюдь не был человеком несведущим, но это лишь усугубляло тягостное положение, в котором оказались зодчие. Впервые за всю свою долгую жизнь Джахан встретился с монархом, который принимал в строительстве столь горячее участие. Каждые два дня шах призывал к себе архитекторов, задавал им вопросы и, по излюбленному обыкновению всех правителей, ставил перед ними неразрешимые задачи и предъявлял им невыполнимые требования.
Индийский шах был человеком, гнев которого облекается в разящую сталь, любовь – в сверкающие бриллианты, а скорбь – в белоснежный мрамор. По его настоянию Джахан написал многим мастерам, живущим в Стамбуле, приглашая их в Агру. Он был счастлив, когда Иса, его любимый ученик, дал согласие приехать. Джахан был очень привязан к Исе, восхищался его способностями и не сомневался: вместе они смогут достичь многого. Иногда он задавался вопросом, питал ли учитель Синан сходные чувства по отношению к нему самому. Если это действительно было так, то ныне Джахану оставалось лишь сожалеть, что душа учителя осталась для него тайной за семью печатями.
В строительстве принимали участие и слоны. Не зная отдыха, эти животные таскали тяжелые мраморные плиты и доски. Иногда вечером они обливали себя водой в ближайшем пруду, а Джахан наблюдал за ними, и теплая волна поднималась в его душе.
«Люди могли бы многому научиться у зверей, – размышлял Джахан. – Если бы они, подобно животным, не знали горьких воспоминаний о прошлом и изнуряющих тревог о будущем, если бы они отказались от хитрости и лжи, этот мир стал бы счастливым и безмятежным».
