Решив, что до операции «Штурм больницы» время еще есть, Давыдов сказал:
— Хорошо, сегодня оставайтесь. Я схожу по делам и часа через два вернусь.
Главным было наловчиться, как можно незаметнее, пользоваться фотокамерой среди людей. И привыкнуть носить ее на себе под одеждой, что немаловажно.
Денис подумал и отправился в «Эрмитаж». Там можно было заснять людей, одно присутствие которых в аршине друг от друга уже многое говорило контрразведчику.
Гераська усадил его в углу зала, откуда был хороший обзор, и поставил перед ним на стол вазу с белой сиренью — в «Эрмитаже» на такие вещи не скупились. Из-за вазы Давыдов разглядывал зал и всякого, кто хоть малость смахивал на иностранца, снимал, пока не кончилась пленка, рассчитанная на двенадцать кадров.
Когда Денис вернулся, Анюта бойко доложила: телефонировал мужчина, назвался купцом Бабушинским, просил к нему в контору приехать и адрес оставил.
* * *
Давыдов полагал, что контора Бабушинского — нечто среднее между оранжереей, зверинцем и ярмарочным балаганом. И жестоко ошибся. Купец сидел за столом в обычном коричневом пиджаке и с карандашом в руках изучал накладные. В соседней комнате стрекотали арифмометры, трещали бухгалтерские счеты и деловито переговаривались клерки. В книжном шкафу Давыдов увидел «Свод законов Российской Империи» и много других серьезных книг.
— Сам все проверяю, — объяснил Бабушинский. — Так покойный батя приучил. Сам товар отбираю, сам за погрузкой и разгрузкой слежу… Садитесь вон туда, за столик, Денис Николаевич. Я, вас ожидая, парнишку в трактир за обедом послал. Когда серьезные дела — и сам тут ем, и служащие мои тут питаются. Дешевле платить парнишке, чем в горячую пору людей на полтора часа отпускать. Вы не стесняйтесь, трактир — мой, готовят чисто. А вот случится хорошая сделка, тогда — к «Тестову», есть кулебяку в двенадцать ярусов!
Купеческий обед был прост: в одном судке горячие наваристые щи, в другом — гречневая каша, в третьем — котлеты. И когда подняли крышки, а комната наполнилась ароматом, Давыдов сообразил, что голоден.
— И брюхо сыто, и скоро, и вкусно! — с удовольствием заметил Бабушинский. — Ну, так вот, о нашем деле. Я съездил к провидице. Наплел ей мех и торбу всякой дребедени, выслушал в ответ воз околесицы, и вот что я скажу. Мы, купцы, пошалить любим, это — да, не отнимешь. Но мы — глазастые. И ушки у нас на макушке. Так что могу засвидетельствовать: кто-то у нее там живет.
— Любовник, поди?..
— Не один. Знаете, как в деревнях невест выбирают? Зажиточному мужику нужна такая, что считать умеет. И вот выпускают кур на двор, эти куры ходят, скачут, одна взлетит, другая побежит, а ты, девка, их быстренько сочти. Смех и грех… Так вот, мы, как та девка, должны все видеть и быстро считать. У провидицы в сенях мужской обувки — человек на пять, не меньше. На подоконнике в гостиной пепельница забыта, с окурками. Не дамские пахитоски — настоящие «дукатовские», крымские, дорогие, а не тот мусор, что теперь всюду продается. А сама Ефросинья не курит. В кресле меж подушками — мужской носовой платок заткнут…
— То есть кто-то у нее прячется?.. И не выходит. Иначе мне бы донесли.
— Выходит, так. Ну, Денис Николаевич, что мог, то сделал. А вы ко мне на яичницу приезжайте, — пригласил Бабушинский. — Как только хоть одна из этих голенастых скотин яйцо снесет, я вас тут же позову.
На том и расстались.
* * *
Давыдову удалось наладить постоянный присмотр за домом на Пречистенской набережной, его люди опросили лавочников, и подозрения Бабушинского подтвердились: там жили и питались не только провидица с двумя горничными и кухаркой. А если в такое время кто-то тайно приезжает в Москву и скрытно там живет, вряд ли эти люди прибыли ради спектаклей в Большом театре и новых приобретений Третьяковской галереи.
— Как бы не боевики, — сказал Давыдов вернувшемуся из больницы Нарсежаку. — Если увязать боевиков с масонским совещанием на квартире Балавинского и с беготней Ходжсона, то получается неприятный расклад. Масоны-то сидят во многих учреждениях, и для них приказ главного мастера ложи — закон. Пункт первый — саботаж, пункт второй — убийство несогласных…
— Может, эти гости Ефросиньи — не единственные, кто прячется в Москве. Старо-Екатерининская больница — тоже очень удобное место. Я там побродил, всюду нос сунул…
— Как вам удалось?
— Взял на плечо лестницу-стремянку и пошел. Мало ли что начальство затеяло чинить. Никто и не подумал останавливать. Дайте-ка, я сяду и нарисую план, пока помню…
Старо-Екатерининская больница состояла из нескольких корпусов, и это огорчало — сколько же народу потребуется, чтобы блокировать ходы и выходы, пронестись рейдом по палатам? Однако отступать Давыдов не собирался. Нужно было только понять, как выводить Элис.
Он телефонировал Кошко, оговорил сроки и подробности. Для ревизии женских палат Денис попросил несколько агентов-женщин, памятуя, какой фурор произвел среди пациенток в прошлое свое посещение. Отдельно просил передать агентессам, чтобы одевались попроще — прилипнут к хорошей одежде больничные запахи, и будет одно расстройство.
Провести рейд они решили ночью.
Давыдов ждал полицейских неподалеку от больницы. С ним были Никишин, Нарсежак, а также Никаноров, Голодец, Мартынов и Векслер — максимовское наследство. С большим трудом удалось отправить домой Анюту. Ей вовсе незачем было видеть, как в давыдовском жилище появится англичанка.
Агентессы, четыре крепкие женщины и две почти изящные, приехали на извозчиках.
— Я взял наших надзирательниц, — объяснил Кошко. — Они умеют управляться с визжащими дамочками. Агентам розданы фотографические карточки всех, кто у нас в розыске, да еще прибыли карточки из Питера — кстати, СОВА прислала. Так что, с Богом?
— С Богом! — сказал Давыдов, и операция началась.
Он сумел оторваться от своих подчиненных и в общей суете проникнуть в восьмое отделение. Нарсежак тащил следом узел с вещами.
— Вот по этому коридору вы бежали, — говорил он. — Палата, стало быть, вон там!
Федор мог орать хоть во всю глотку — разбуженные больные, решив, что случились разом пожар, потоп и ураган, подняли страшный крик.
Похищение прошло удивительно гладко. Давыдов отворил дверь в палату, Элис увидела его, все поняла и босиком выскочила в коридор. Денис подхватил ее на руки и бегом пронес вдоль серых стен, по лестнице, прямиком во двор. Нарсежак бежал за ними, приговаривая:
— Валенки, валенки!..
В четыре руки они одели и обули Элис. В потертом плюшевом жакете на вате, в старой юбке, замотанная в платок, она совершенно не была похожа на красавицу-аристократку, а скорее — на торговку с Хитровки.
— Везите ее ко мне и возвращайтесь, — велел Давыдов.
Времени на поцелуи и нежности не было. Хотя апрельская ночь как раз таки располагала к поцелуям…
