– Это… ты… его? – спросил Мишаня, едва переведя дух.
Однако Тихон, выронив из рук дубинку, весь затрясся.
– Ты чего?
– Я человека убил! – а сам чуть не плачет.
– Какой же это человек – разбойник он! Его место – на суку висеть, на веревке. Не ты на него напал, а он тебя в полон взял, в рабство продать хотел.
– Кровь теперь на мне, – заныл Тихон, – как же я теперь в монастырь?
– Отмолишь сей грех. Кончай сопли пускать, рассветет скоро. Уходить нам надо. Где мой кафтан?
Кинулись они искать его, а от кафтана одни обгорелые лохмотья остались. Тать его от себя в костер отбросил, он и сгорел.
Мишаня прикинул, кто из разбойников с ним телосложением схож. Оказалось – первый, что в котле ложкой мешал и которому Михаил кистенем в лицо попал. Он дернул за рукав все еще продолжавшего раскаиваться в убийстве разбойника Тихона:
– Помоги зипун с него стянуть!
– Никак не можно, я не разбойник!
– А до Хлынова я в одной рубахе пойду? – обозлился Михаил.
Вдвоем они стянули с разбойника зипун, и Мишаня надел его на себя. Пришелся он ему впору: сразу тепло стало, только пахло от зипуна противно. Он всмотрелся в того, с кого только что снял верхнюю одежду. Лицо у разбойника – кровавая каша, и он не дышит. Мишаня ко второму разбойнику подошел. На нем пояс Михайлов, с ножом. Перевернул Мишка его, чтобы пояс расстегнуть, а тот застонал. Не сдох, мразь!
– Добить надо гада!
– Ты что, нельзя – богомерзкое дело! Ведь сказано в Священном Писании – не убий!
– К нему это не относится. Ты лучше вот что – обойди вокруг землянки, отступя саженей двадцать. На снегу следы должны быть, как меня волокли. Найди их – по ним назад пойдем.
Тихон исправно пошел искать следы. Михаил же снял с татя свой пояс и подпоясался им. Неохота было руки марать, однако Митрофан учил его в свое время – не оставляй врага за спиной недобитым!
Мишка рубанул татя топором по голове и отвернулся. Вытер лезвие топора снежком, топорище за пояс заткнул. Все-таки это оружие посерьезнее, чем нож.
Издалека Тихон крикнул:
– Нашел!
– Ты чего на весь лес орешь? А если лодья рядом?
– Прости!
Следы и в самом деле были от волочения Мишани, и рядом – две цепочки следов от сапог разбойников.
– Идем! Еще не рассвело. Мой ушкуй уйти без меня не должен. Если недалеко – успеем.
Мишаня шел по следу, Тихон держался сзади.
– Ты чего в монастырь собрался?
– В послушники.
– Монахом хочешь стать?
– Хочу.
Удивился Мишаня, но говорить ничего не стал. Выбирать в жизни дорогу – дело личное. Мишане вот торговать нравится, а кому-то – Богу служить. Каждому – свое.
Солнце так и не показалось из-за низких туч. Стало просто светать, а светило за тучами едва угадывалось. Мишаня ускорил шаг. Павел вставал рано – поднимал команду. Его наверняка хватились, и теперь в растерянности – куда делся. Поискать должны бы. Особые надежды Михаил на Савву возлагал – все-таки охотник бывший, следы должен уметь читать. Навстречу выйти должны, обнаружив чужие следы и пропажу хозяина.
Мишаня аж зипун расстегнул. Следы, по которым они шли, вели параллельно берегу реки – саженях в ста, потом вправо свернули, к стоянке.
Михаил не выдержал – побежал. Выскочил на полянку, а она пуста. Михаил своим глазам не поверил. Может быть, это не его стоянка, где стоял ушкуй – другая? Нет – вот жерди, на которые полог вешали, вот дерево с раздвоенным стволом, за ствол которого канатом ушкуй ошвартовывали. Свежее, еще горячее кострище, на котором утром готовили похлебку.
Михаил кинулся к воде и увидел, как вдали уходит за поворот его ушкуй. Слишком долго он на нем плавал, чтобы не узнать даже на таком расстоянии. И даже силуэт кормчего узнал.
Сложив ладони рупором, Михаил в отчаянии закричал:
– Павел!
Но было уже поздно – ушкуй скрылся.
Мишаню охватило отчаяние. Он так надеялся, что ему навстречу выйдут ушкуйники, в крайнем случае – они его подождут. Ушли!
Сзади подошел Тихон, обнял за плечи.
– Не расстраивайся, значит – так Господу угодно. А в уныние впадать – грех!
– Иди ты со своими проповедями! Сколько я тебя в землянке уговаривал! Навалились бы шустрее – сейчас бы на судне к Хлынову плыли.
– Эка беда! Главное – сами живы и на свободе. А Хлынов никуда не денется, мы до него пешком дойдем. Если мешкать не станем – после полудня на месте будем. А то, может, и раньше, – хитро улыбнулся Тихон.
Посовещавшись, решили вдоль берега идти, чтобы не плутать. Если реки держаться, хоть и попетлять придется, согласно ее изгибам, все равно к берегу выйдем.
Мишаня с сожалением вспомнил о котелке с варевом на разбойничьем костре. Знать бы, что к ушкую не поспеют, так хотя бы поели. На сытое брюхо шагается лучше, веселее.
Они двинулись вперед, однако Мишаня от реки удалился саженей на полста. Отсюда и реку видно, и спрятаться быстро можно, если судно чужое заметят. Михаил ведь помнил слова Ивана-разбойника о лодье.
Тихон сзади шел, по следам Михаила, подобрав на стоянке жердь и пользуясь ею, как посохом.
Оглянувшись, Михаил засмеялся.
– Ты чего?
– Тебе бы рясу – вылитый монах.
– Что смешного в том, что я монахом стать хочу?
– Ничего, да только у тебя постное лицо.
Михаил погрузился в раздумья. Что в плен его взяли – сам виноват. Осторожнее быть надо. Понятно – устал, и рядом – стоянка с ушкуйниками. Почувствовал себя в безопасности, расслабился, и тут же получил урок. Вроде не маленький – пятнадцать лет уже, а попал, как кур в ощип. Другое беспокоило – почему Павел ушкуй увел? Видел, конечно, Михаил воду, поверх водной глади – шуга – снег со льдом, как каша. Вероятно, Павел испугался, что реку льдом скует. Только ведь если лед встанет, то пока тонкий, непрочный. Плыть по нему будет тяжело, однако и Хлынов рядом.
В голове мелькнуло подозрение: «А не Павла ли это проделки?» Вроде все не в его пользу говорит.
Похитили со стоянки одного Михаила, но это еще не факт, вполне могла быть случайность. Мог бы отлучиться в кустики и другой ушкуйник. Но! Павел увел ушкуй со стоянки утром, и только он знает, где затоплена лодья с ценностями. Выходит, ему на руку, если Михаил пропадет. Пройдет годик-два, а там и ценности поднять можно.
Разум упорно цеплялся за противоречия – за Павла и против, но сердцем Мишаня не хотел верить в такую подлость Павла. Не похож он на мерзавца. К тому же Михаил уже подозревал Павла один раз, когда он разнес долю убитых вдовам, и их ограбили.
