– Эй, урус! Стой!
Спустили парус, весла вдоль бортов уложили. Лодка бортом к ушкую встала.
– Кто такие? Чего везем?
– Купец хлыновский, Лобанов. Лес в Сарай продавать привозил.
В доказательство Михаил показал медную табличку, которую получил от ханского мытаря на причале. Татары сразу потеряли к судну интерес. Они равнодушно пробежали глазами по палубе, оттолкнулись от ушкуя и поплыли к Сараю.
– Если бы они невольника заметили – быть беде. Даже если кольцо из уха вынуть, дырка все равно видна будет. А на конях нас догнать по берегу – пара пустяков. Теперь все время против течения идти придется – и по Волге, и по Каме, и по Вятке, – обреченно вздохнул Павел.
Так они шли до вечера и лишь на ночевке выпустили невольника из укрытия, дали напиться воды вволю да поесть.
– Дыши пока свежим воздухом, парень, а с утра – снова в трюм. Вот пройдем волок казацкий, тогда и на палубу можно. Как тебя звать-то?
– Глебом.
До полуночи Костя разговаривал с Глебом, благо – сам вызвался дневалить всю ночь. И невольник весь день отсыпался. Он был рад нежданному освобождению и не мог наговориться со своим спасителем.
Мишаня совершенно случайно уловил обрывок разговора, в котором шла речь о дворце хана. Неужели Костя в самом деле хочет в набеге самого хана пленить? Это же невозможно! Слишком сильна охрана, слишком велико войско ордынское. В последнее время Орда не брезговала нанимать наемников – генуэзскую тяжелую пехоту, мадьярских конников.
Ладно, поживем-увидим, хочет Костя поговорить – пусть его, а Мишаня с командой спать улегся.
Утром поели и – на весла. Ветер был совсем слабый, да и то дул порывами. Когда парус бессильно обвисал, команда бралась за весла. Да, вниз по течению было куда быстрее и легче идти.
Наконец миновали переволок. Глеб теперь не прятался, загорал на палубе, чтобы бледностью не отличаться от команды. И одежонку ему подобрали пусть старенькую, но чистую и не рваную. А лохмотья свои Глеб в Волгу выкинул.
Костя ножом распилил ему мягкое медное кольцо в ухе и забросил обломки в воду. Конечно, на мочке уха след остался, и еще несколько месяцев он будет виден любому, говоря о недавнем рабстве.
Временами Глеб садился за весло, но быстро – уставал.
– Глебушка, ты бы не спешил помогать, и без тебя найдется, кому грести, окрепни прежде, – не выдержал однажды Павел.
– Домой скорее хочется! Можно было бы – на крыльях полетел бы.
Команда сочувственно качала головами.
Через неделю вода в Волге изменилась: помутнела, даже вкус стал не такой.
– Кама скоро, – определил Павел. Старый корабельщик знал, что даже речная вода в разных реках на вкус разная. Как-то у костра на ночевке он похвалился:
– Дайте мне попробовать воду из разных рек, с завязанными глазами угадаю, откуда.
Костя обеспокоился, подошел к Михаилу.
– Боюсь, казанские татары ушкуй досмотреть захотят. Дырку в ухе у Глеба не скроешь. Сабли далеко ли спрятал?
– Да нет, вон ту планку отодрать только. Там обе – твоя и моя. Да еще топоры под палубой, хоть и не боевые – плотницкие, однако и они на худой конец пригодиться могут.
Стрелку с Камой ждали с нетерпением и опасением одновременно. И худшие опасения оправдались.
Едва они свернули направо, в Каму, как на левом берегу показались конные татары – разъезд в десять всадников. Они подскакали к самому урезу воды.
– Эй, урус! Сюда плыви! – махали они руками.
– Ага, как же! – пробурчал Павел.
Но ветер, как будто подыгрывая татарам, совсем стих. Команда налегла на весла.
– И – раз! И – раз! – командовал Павел.
Весла дружно пенили камскую воду, однако ушкуй продвигался вперед, против течения, медленно.
Татары на лошадях ринулись по берегу вверх по течению и легко обогнали ушкуй. Широка Кама в низовьях – чуть ли не полверсты. Только татары и Волгу переплывали. Способ простой: надували бурдюки и, придерживая их одной рукой, второй держались за хвост плывущей лошади. Вот одна загвоздка – луки воды боятся. Окунул его в воду – считай, пропал лук. Потому татары оставили одного воина на берегу, луки с колчанами возле него сложили и – в воду.
Ушкуй, управляемый Павлом, прижимался к правому по ходу движения берегу – подальше от татар. Гребцы работали на пределе сил. Надо было опередить татар, проскочить раньше их земли ханства. Луков у плывущих татар нет, значит – стрелами издали не посекут.
Впереди, довольно близко по курсу ушкуя, показались лошадиные морды и головы татар.
Костя бросил грести, оторвал деревянную планку и вытащил из углубления обе сабли.
– Глеб, саблей работать сможешь?
– Смогу.
– Тогда держи.
Михаил вместе с гребцами ворочал тяжелое весло, и что творилось впереди, не видел, так как сидел на скамье, как и все – спиной к движению. Вдруг послышался истошный вскрик, и тут же раздался глухой удар спереди, от которого нос ушкуя на мгновение приподнялся и грузно осел.
– Есть один! – возликовал Глеб.
Только теперь Мишаня понял, что произошло: ушкуй носом подмял под себя плывущую лошадь и татарина.
Костя с левого борта ударил саблей невидимого Михаилу врага.
Одному из татар все-таки удалось вскочить на спину лошади и запрыгнуть на борт.
– Татарин! – закричал в ужасе один из гребцов.
Костя мгновенно пригнулся и из такого неудобного положения описал саблей полукруг назад. Удар пришелся татарину по бедрам. Он заорал от боли и рухнул в воду. Больше попыток взобраться на ушкуй никто не предпринимал. Татары, получив отпор, повернули назад. Товарищ их, оставшийся на берегу, в бессильной злобе выпустил стрелу, но она, не долетев до суденышка, шлепнулась в воду.
– Фу, проскочили! – обрадовались молодые корабельщики.
– Ваши бы слова да богу в уши, – остудил их оптимизм Павел. – По татарской земле пока идем. На ночевку приставать не будем, опасно на берегу.
На веслах выгребали против течения еще полдня, пока, наконец, не поднялся попутный ветер. Поставили парус и в изнеможении рухнули на палубу.
Медленно проплывали по сторонам враждебные берега.
Ночью на нос судна посадили впередсмотрящего. Хорошо, что полная луна ярко освещала водную поверхность.
К утру вошли в Вятку. Тут уж Павлу был каждый поворот знаком.
Напряжение в команде спало, хоть и вымотались все, а вскоре даже шутки посыпались.
– Матвей, а Матвей, почеши мне спинку, а в благодарность я поеду на твоей.
– Ишь, развеселился. А чего орал как резаный, когда татарин на борт взобрался?
