– Зряшные разговоры! Тебе надо было их всех с вертолёта огнём сжечь!
– С гироплана, – Самбор невесело фыркнул, как усталый овцебык. – Недавно, и я бы так урядил.
– За чем же дело стало?
– Если за единорожицу огнём жечь, что ж тогда делать с теми, кто детей до смерти насилует?
– Тоже огнём жечь! – нимало не смутилась Репица.
– Ещё потом пеплом рожу себе вымазать, – скептически предложил Бедомир.
К ужасу Хельги, судавские гаёвщики искренне задумались над этим предложением.
– Тогда что делать с теми, кто продолжает насиловать мёртвых? – голос Самбора потерял выражение. – Или у кого уд уже не стоит, и он внутрь живой девы вместо своей негодной висюльки тычет копьём?
Бедомир потянул товарища за плащ.
– Зазубренным? – всё продолжал Самбор наводившим оторопь бесцветным тоном.
– Будет, будет, – долговязый воин в гутанской справе обнял мечника за плечи. – Раз их взяли, как взяли, значит, судить надо, и виру назначить.
– Твоя правда, Вамба, – сказал Бедомир.
– Вы нас ещё не взяли, – попытался сохранить достоинство племени дайнав с трёхстволкой.
– Ну не смеши, – дюжий венед постарше похлопал по цилиндру чудовищного ракетного ружья, за разговорами незаметно оказавшегося у него на правом плече.
– Какую ж виру за этакую безладицу определить? – вслух задумался Дромил ловчий, и закручинился. – Всё золото в земном круге Пушинку с единорожком не воскресит…
Репица опустила самострел, чтобы смахнуть слезу.
– Да кто вы такие, чтоб нас судить? – вспыхнул лучше других снаряжённый дайнав.
Его рука замерла в не очень благоразумной близости от рукояти меча.
– Можем и не судить, – напомнил рослый и широкоплечий поморянин с ракетным ружьём. – Бирь отшельник сказал же давеча: «Не суди»…
– Венедский или судавский закон нами не правит! – пожилой дичекрад с трёхстволкой повысил голос.
– Поединок? – предожил Бедомир, почему-то с надеждой глядя на Самбора. – Суд богов?
Хельга мысленно признала, что суженый Меттхильд за последние несколько лет не только поднабрался ума в том, что касалось общения с другими смертными, но и дополнительно раздался в плечах и заматерел. Всё равно, идея о нём как о представителе для суда богов не очень удобно укладывалась в голове. Самбор был всегда готов к драке, и физически скорее всего находился даже в лучшей форме, чем в годы учения в Альдейгье, но поединщику следовало идти в бой со спокойствием и отрешённостью, а вот с этим-то имелись проблемы. Странная немногословность схоласта, жуткое содержание пророненных им слов, и лишённая выражения речь – всё это заставляло обеспокоиться о его психическом состоянии, словно Самбор заглянул куда-то, куда смертным смотреть не стоило. Совсем непохоже на того ехидного и самоуверенного аколита
[276]
мистерии янтарного дракона, с кем познакомила Хельгу Меттхильд.
В голове Хельги прокрутилось, как ролик кинохроники, только в цвете и на огромной скорости, ярко и отчётливо засевшее в голове давнее воспоминание. Меттхильд провела большую часть того лета с родителями на Вармской косе, но под конец её отпустили на полторы недели погостить на хутор Брандехус под Старгардом. Принадлежавший семье Хельги хутор изначально был треллеборгом
[277]
, но укрепления, как можно было понять из топонима, сгорели в какой-то усобице между танскими бондами и старгардскими вармами, и их никто не удосужился восстановить, так что в напоминание о воинственном прошлом остался только прорезанный в трёх местах дорогами земляной вал с остатками рва, очень удобный для всевозможных игр. Хельге не требовалось больших усилий, чтобы, оглядев окрестные леса, луга, где паслись кони, и развалины на соседних холмах, представить себя, например, Прибыславой вестницей, едущей с посольством из Йеллинга в Зверин, чтобы поведать бодричам тайну прививки, или Бьелой дочерью Элы, тайно приехавшей в Танемарк на свидание с Сигвартом ярлом. Меттхильд больше нравилось играть во что-нибудь более воинственное – отражать у остатков частокола натиск ватаги Яромила Загребущего, как Главуша Посадница, или с криком «Кому честь дорога, за мной!» бежать, расплёскивая воду во рву, чтобы повести дружину в бой с энгульсейскими налётчиками, как Липимена вдова, и не дать им сжечь колосившуюся рожь и угнать рослых лосей и тучных овцебыков.
Взаправду рожь не особенно колосилась: за последние полвека, Брандехус, строго говоря, перестал быть сколько-нибудь значительным центром сельского хозяйства, только нескольких лошадок держали по старой памяти. Верндари, отец Хельги, одно время пытался возобновить разведение ездовых лосей, но дело как-то не пошло, и, возвращаясь из путешествий в Брандехус, отец проводил большую часть времени за охотой, колеся по окресностям на маленьком вездеходике в сопровождении пса Круны, рыжего лейганского птицелова.
Наиболее отчётливое воспоминание собственно и начиналось с того, как Круна подошёл к Меттхильд, сидевшей на скамье, положил голову ей на колени, и направил на гостью карий с янтарным ободком взгляд, излучавший приязнь и вековую природную мудрость. Гладя шелковистую рыжую шерсть, Меттхильд неожиданно сказала: «Хельга, я расскажу тебе тайну. У меня появился обожатель. Смотри, что подарил». С этими словами, она залезла под юбки, гордо похлопала по набедренным ножнам, и вытащила из них нож с листообразным лезвием и рукоятью в форме руны «Тир», отделанной светло-голубым камнем с прожилками.
Первая физическая встреча Хельги с «обожателем» произошла через три года, когда подруги начинали своё ученичество в мистерионе Курума Алностовича в Альдейгье. Для наследницы Брандехуса, выбор бронзовой мистерии никогда не был предметом для раздумья – работа отца искони казалась ей лучшей в земном круге. С побуждениями Меттхильд дело обстояло несколько сложнее: ей хотелось и выбраться из-под чересчур бдительного присмотра Бальдры, и остаться поближе к Хельге, но в первый черёд, мистерион Сеймура Кнутлинга, где проходило ученичество Самбора, стоял на набережной Порохового Конца – всего две остановки электровагона или четверть часа пешком от общежития аколитов бронзового мистериона, где подруги делили келью.
Очное знакомство с Самбором первоначально вызвало лёгкое разочарование, и немудрено: наслушавшись рассказов Меттхильд, Хельга ожидала встретить таинственного полубога из лесов Поморья, а не смертного юнца, явившего собой почти стереотип аколита мистерии янтарного дракона – гордый и самоуверенный ученик чародея, мнящий, что знает всё лучше всех, перевирающий поэзию, и громко смеющийся собственным шуткам.
Впрочем, Хельга быстро расположилась к Самбору – он был неглуп, остроумен, хоть часто за чужой счёт, приемлемо хорош собой, и главное, действительно по уши влюблён в Меттхильд. Заносчивость и склонность поморянина лезть в драку по любому поводу были частично объяснимы как логическое продолжение его непрестанных и трогательно излишних попыток произвести дополнительное впечатление на любимую. Другую часть Самборовой дури можно было простить как следствие его нелёгкого удела родиться сыном знаменитого отца. Что там, если и не вспоминать про Мествина Альбатроса (хотя как про него не вспомнить?), поморянский мальчишка, названный «воин-одиночка», просто не мог не вырасти забиякой.
