– А ты что скажешь, воевода? Ты сам-то с полдороги через Калинов Мост повернул? – спросил один из путейских «жуланчиков».
Вратислав рассмеялся:
– Да я вообще-то особенно не волновался. Понятно, полз на коленях по этому раствору, а он через семь пар драных портянок оглоблей в дышло какой горячий, ещё ядовитый… Повезло хоть, что котёл был водоводяной, а не на свинцово-висмутовом сплаве… Через тот мы бы наползали, быкота удокрылая. Зато потом впридачу струёй пара садануло, вот.
Вратислав показал гладкую отметину через левое предплечье.
– Собственно, когда лекарь с моих ног кожу снял, я тоже особенно не волновался. Сама большей частью сползла, самый маленький пузырь был с гусиное яйцо. А вот когда он эту кожу в свинцовый ящик бросил, а следом за ней – свои щипцы, и ученику сказал крышку запаять, тут я немного обеспокоился.
Самбор, сидевший напротив, понимающе кивнул. Воевода хлюпнул чимаром (горячий, оглоблей в дышло), подпёр подбородок оттопыренным большим пальцем и почесал указательным пальцем нос. Щетина на подбородке росла неровно и кололась. Пора брить. Дожидаясь, пока напиток остынет, Вратислав продолжил:
– А пока беспокоился, уже откачали, хотя костный мозг пересаживать пришлось. Так и не знаю я ответа.
Воевода не впервые рассказывал о течи в системе охлаждения атомного котла на знаменитой подморнице, естественно, чаще сосредотачиваясь на более героических подробностях – в первую очередь, поскольку от бывшего боевого водолаза все ждали именно героики, в меру приправленной художественной бранью. Венцеславин с Мествином сынишка неоднократно был его внимательным и благодарным слушателем, но последние месяцы кое-что показали Самбору – скорее всего, теперь осунувшийся и посеревший мечник стал одним из немногих, кто мог понять историю во всей её полноте. На этой мысли, остальные поморяне ушли куда-то в тень, и Вратко как прорвало:
– Сколько лет назад было, а сон всё снится, что перегулял я на берегу в увольнении, возвращаюсь в порт на извозчике… «Родитель Вдов» уже от причала отходит, Кат, Сигурвегари, да Бурко Долгий на палубе у рубки стоят, Бурко Рыжий на торпедопогрузочном люке сидит, Аустур шкипер на мостике, под энтопистисом, и все мне машут. Сигурвегари мы так у котла и оставили, Кат да оба Бурка месяца не прожили, а Аустур на берег списался, болел, и года через три помер. Потом, уже когда я своё отнырял, подморница с винландским пароходом столкнулась, троих раздавило. А через без одного дюжину лет, на «Родителе» случилась течь масла из гидравлики. Трубопровод рулевого управления лопнул. Это две малых бочки масла. Почти всё собрали, но надо ж так случиться, что толика протекла, и прямо в дожигатель угарного раза! Восьмой и девятый отсеки выгорели к удорыку скотокосолохому в дерьмище, полторы дюжины матросов спеклись, дюжина и четыре задохнулись…
– Воевода, кстати, не возразишь, если закурю? – вот уж совершенно ни на стыд тараканий ни к чьей не к стати перебил Стрига, один из воинов брусовского копья.
– Да хоть верп четырёхлапый себе засунь на аршин, где Сунна не светит, и восемь раз посолонь поверни, я и то не возражу, – разрешил воевода, тяжко вздохнул, дивясь сыромятным постолом тёртой удолобости брусовца, хлебнул слегка остывшего сверху чимара, и заел вишнёво-лещинным пирогом. – Теперь говорят, «Родитель вдов» проклят.
Со стороны площадки между вторым и третьим вагонами что-то лязгнуло. Вратислав невольно потянулся к ручнице, лежавшей рядом, но в помещение вошёл, пригнув голову, Лютомысл знахарь. Ивар сцепщик закрыл за ним дверь и вновь запер ключом-трёхгранкой.
– А почему проклят? – спросил Воемил.
– Дедушка Собко сказал бы, название неудачное, – предположил Самбор.
– Клоповская шелупина, верно! – мысль как-то никогда не приходила в голову воеводе. – Вдов-то он понаделал… Слухи вот какие. В первом плавании, говорят, Аустур всплыл рядом с айсбергом, а в айсберге был вмёрзший драккар с драуграми, и кого-то угораздило с того драккара на борт принести не то ларец, не то зеркало.
Вратислав вновь прибегнул к пирогу в поисках утешения: Несебудка превзошла саму себя.
– Вовьми тове пивога, – воевода, не прожевав, поспешил присоветовать мечнику. – Вево смотвифь?
Тот покачал головой.
– Хоть попробуй, жена нарочно для тебя пекла! – сказал пеплинский конюший.
– А покрепче чимара что-нибудь есть? – негромко спросил кого-то Лютомысл.
– Не в обиду, Изборе! У меня с недавних пор предубеждение против… – Мествинов мальчишка бросил взгляд на роскошный ломоть на придвинутом Избором тареле и ещё больше посерел. – Пирогов с ягодами и орехами.
В углу забулькало.
– А ещё покрепче? – вновь спросил знахарь.
– Та ж железнодорожная, только неразбавленная, – ответил неизвестный путеец. – Много тебе не будет натощак?
– Так плохо? – озаботился ещё кто-то за пределами светового конуса.
– Хуже, – ответил знахарь.
Снова забулькало. Самбор с тоской взглянул в направлении звука, потом глотнул чимара, повертел в пальцах титановое яичко-оберег, подаренное Меттхильд, и наконец сказал:
– Может такое быть, чтоб у целого народа случилась поломка в голове?
– О чём ты? – Вамба-стрелок оторвался от длинной распечатки с дырчатыми краями, куда таращился по крайней мере пару последних диалептов.
– О девятиреченцах? – наполовину спросил, наполовину ответил воевода.
– О ком же ещё, – отозвался из дальнего угла Лютомысл.
Он говорил замедленно и преувеличенно чётко:
– Никогда таких травм не видел. Такого ни в одном лечебнике нет. А что мне рассказали, ещё хуже. Что лечебник. За такое ни в одном законе и вира не прописана.
– Самих их лечить надо, задуплись они обвислым триербезистым удом! – согласился воевода.
Ещё накануне, в разговоре со Снот он упрекнул клеохронистов в намеренном преувеличении «девятиреченских зверств», чтобы дённики спорее продавались, но после встречи с труполюбом на крыше, Вратислав стал подумывать, что вестовщики наоборот щадили читателей.
– Психоаналитики говорят, – не очень уверенно попытался внести свой вклад один из молодых железнодорожников. – Если матушка тебя не любила, вырастешь озлобленным.
– Это упрощение, – речь знахаря продолжала замедляться. – Есть два вида злобы. В каждом смертном они живут. Злоба справедливая, если род твой в опасности. И злоба неспра…
– Гудимко, голову ему поддержи. Умаялся наш Лютомыш.
Напившийся железнодорожной воды знахарь, водворённый в подвесную койку, погрузился в сон.
– Что он там недорассказал про несправедливую злобу? – спросил Избор.
– Да это старая притча про двух волков, – объяснил Вамба. – Один своё логово и волчат защищает, а второй всё, что ни увидит, на части рвёт.
– Есть такие, – рассудил так и не закуривший Стрига. – Один прошлой зимой к нам в овчарню забрался, так одну овцу утащил, а больше дюжины загрыз.
