– Почему ты звонишь, а не Венцеслава? – был недовольный ответ.
Вообще говоря, Деяну, как йомсу, вышедшему на покой после положенных трёх дюжин лет, следовало прыгать от радости – настоящий набег всё-таки, а не бурчать…
– Спроси у Венцеславы! После того, как твоим нерадением её замок сожгут!
Меттхильд брякнула рог на крючок, быстрыми шагами вышла из покоя в соседнюю кладовую, там, у одного из стоявших вдоль северной стены покоя резный ларей, стряхнула с плеч поперечку, стащила с себя кружевной фартучек, и сбросила бархатную юбку, в сердцах чуть не разорвав застёжку-молнию. Уж Деян пестун
[215]
должен бы понимать важность единоначалия и быстрого действия при угрозе? Возможно, после тех же трёх дюжин лет в исключительно мужском обществе, у него возникла общая проблема с признанием, что женщина может отдавать приказы. Хотя Венцеслава тоже была женщиной…
Анализ побуждений оружейника мог повременить. В ларе лежали реопексные
[216]
штаны и поддоспешник с воротником, а под ними – трёхслойный бронеохабень
[217]
, заказанные ещё Самборовым отцом в Альдейгье. Мествин Альбатрос был немного выше среднего роста и жилист, а не кряжист, поэтому справа была как раз достаточно велика, чтобы легко налезть поверх оставшейся на Меттхильд одежды.
Затянув тяжёлый пояс из турьей кожи с нашитыми титановыми пластинами на последнюю дырку (всё равно он держался только на бёдрах) и поочерёдно защёлкнув зажимы на боках и впереди – не до низа, чтобы не стеснять шаг, Меттхильд глянула в прислонённое к стене зеркало в рост, примерно двухвековой давности. Слегка мутное изображение выглядело, как будто одной кукле, чёрной с красным и серебряным, оторвали голову и приставили другую, от куклы заметно меньше, белой, розоватой, и золотистой. В месте соединения, грубый воротник натирал одновременно шею у подбородка и затылок. У нижней куклы хорошо смотрелись титановые наплечники, покрытые кожей с тиснением, изображавшим поморянских двухвостых грифонов. Хвосты были пропущены между бёдер вымышленных зверей, впервые оказываясь на виду в раздвоенном состоянии как раз там, где в их природе могло возникнуть наибольшее сомнение. Злотница
[218]
на голове верхней куклы (белые бархат и шёлк, сеточка из золотых цепей) совершенно не соответствовала угольно-багряно-титановой гамме охабня, так что её снятие и замена соответствовали и практическим, и эстетическим соображениям.
Но замена чем? Размышляя над этим, Меттхильд вернулась в покой, открыла ящик стола, откинула обманное дно на шарнире, и вытащила из открывшихся гнёзд десятизарядный порожанский самопал и сумку из змеиной кожи с двумя отделениями. В одно помещалось оружие, в другом хранились две запасных обоймы, набор отвёрточек и ёршиков, и маслёночка. В бытность Самбора подростком, наследник Пеплина бесхитростно дарил Меттхильд то, что сам считал ценным и занятным. Таким образом, Самборова лада и стала в числе всего прочего обладательницей самопала «Скорпий», пары винландских тычковых ножей с рукоятями из антилийской морской бирюзы, и того самого логарифмического круга. Самбору сильно повезло с возлюбленной – не всякая дева была бы способна оценить такие подарки. Меттхильд кивнула себе в зеркале. Сумка повисла на поясе, «Скорпий» скрылся в ней, зловеще блеснув серебряной насечкой на чернёной стали – ядовитое членистоногое, сложенное из рун «Мирослав Рыбарь».
Вопрос о замене для злотницы оставался открытым. Можно было, конечно, позвонить в оружейную, чтоб кого послали со шлемом нужного размера, но гонцу пришлось бы спускаться в один подземный ход, подниматься на стену, потом спускаться в другой, потратив несколько диалептов. Причудливые пеплинские подземелья со стенами из водоупорной сухой кладки были даже не на века, а на эоны древнее самого замка – согласно мифу, полые холмы вдоль Наревки остались от скальной твердыни двергов, перемолотой фимбулвинтерскими ледниками.
Из справы в кладовой, единственный шлем, подходивший по цвету и не немыслимо древний на вид, стоял на подставке под стеклянным колпаком, вынужденно большим, чтобы вместить расширявшуюся тулью, полулунный гребень, и рога. Устройство личины, сработанной в виде зверски перекошенной рожи, позволяло оставить под ней очки, но особенность, что позволила Меттхильд окончательно утвердиться в выборе, имела отношение к колошенскому воинскому обычаю. Островные воители надеялись призвать расположение того или иного духа перед битвой определённой укладкой волос. Чтобы после этого не очень помять причёску, внутри шлема имелись мягкие подушечки и полуобручи на шпеньках. Их можно было передвигать и подтягивать, одновременно упорядочивая вытисненные на замше письмена в судьбоносные сочетания.
Перетыкая одну из этих подушечек с пиктограммой «Дух векового леса», чтобы создать ложбинку для косы, Меттхильд чихнула. Судя по слою пыли, накопившейся даже внутри колпака, рука прислуги не касалась шлема по крайней мере со времён Собко, Самборова деда. Единственной причиной такого устойчивого неряшества могло быть передававашееся из поколения в поколение челяди суеверие. Носком сапога Меттхильд отодвинула в сторону полосатый половик, нагнулась, повернула кольцо, и с усилием подняла крышку, скрывавшую ход в подземелье двергов.
– Тюфка, стеречь!
Поморянская собачка улеглась поперёк прохода в кладовую, тоненько рыча. Крышка тяжело опустилась над головой, впереди и внизу зажёгся одинокий тусклый огонёк десятисвечовой лампы, осветившей древнюю кладку и низкие широкие ступени.
Подробности сложились воедино – это был про́клятый шлем, называемый Шада́а Зуна́ри. Остальная справа предыдущего владельца, полководца Киппо Ши, как и его череп, тоже хранилась где-то в Пеплине, за исключением забытого на поле битвы стремени, превратившегося в небольшое пушистое привидение. Привидение осталось, как верный пёс, ждать хозяина на краю леса где-то в срединной части Изогнутого Острова, где пали Киппо Ши и его соратники Ашусье Аас, по прозвищу Убийца Двух Дюжин и Двух, и Таяш Агу, этот – без прозвища, зато муж дюжины и семи жён. Самострельная стрела, пронзившая шею Киппо Ши, была выпущена Дерзиславом, сводным братом Собко. Таким образом, поморянин помог спасти колошенскую владычицу Шува Мон от очередной попытки вождей ограничить власть кипарисового трона. Поскольку заговорщики знались с демонами, они оставили после себя огромное количество призраков, нехороших мест, и проклятий, одно из которых пало на шлем.
Вся эта история окончательно припомнилась Меттхильд, уже когда она спустилась вниз по ступеням из покоя, Шадаа Зунари на голове и лёгкая колошенская совня-цаадаль в руке. Подземный ход выровнялся, прежде чем закончиться в подвале Свекольной башни. Младшая владычица Пеплина спохватилась, что забыла нарисовать на лице лицо («нанести боевую раскраску», ехидничал Самбор), но трудно было бы разглядеть отсутствие туши на ресницах из-под зверской личины с усами и бородой из иголок морских ежей. Лампочки остались позади, но оптика забра́ла слегка усиливала свет, позволяя избежать столкновений с ларями и полками, ломившимися от горшков и банок – хрен со свёклой, свёкла с луком, свёкла в уксусе, свекольная икра с медвежатиной, овцебык в свёкле, и прочие домашние заготовки.
