Тем временем, «Кинохронограф» показал весёлую толпу, знамёна, палатки, столы, и пивные бочонки на песчаном берегу незнакомого моря. Скоморохи разухабисто играли что-то поморянское, в небе кружили гиропланы и вертолёты. Картина передвинулась вверх, где по протянутому между двумя вертолётами канату шёл потешник с потешницей на плечах. Пробежала рунная строка: «Праздник воздухоплавателей». Вещатель уточнил: «В устье Пены-реки, рядом с космодромом Уседом, идёт веселье. Его причина – испытания нового подводного судна». Воду разрезал перископ, за ним из волн показалась и рубка небольшой подморницы. «При чём же здесь воздухоплаватели»? По мере того, как подморница продолжала всплытие, над водой возникла преувеличенная хвостовая плоскость руля направления, потом волны схлынули с огромных рулей глубины, украшенных эллиптическими наростами, а в передних частях этих наростов открылись лепестки диафрагм. За ними, заволновалась вода, раздался гул, ход подморницы заметно ускорился, всё судёнышко показалось из воды, скользя на паре тощих лыж, и после взметнувшего облако брызг короткого разгона взмыло в воздух. Толпа на берегу возликовала. «При том, что это летающее подводное судно»! – снова обрадовался вещатель. «Сработано в Кильде Редегой, сыном Буребора, со товарищи»!
– Что такое, все новости про техников? – возмутился сидевший рядом с Адусвинтой.
– А ты хотел про эпические труды торговцев треской? – съязвил Лодмунд.
– Что ж в треске занимательного! Вот сельдь засолить, там не без тонкостей! – вступила в разговор ранее посыпанная яйцом, луком, и вязигой купчиха.
– Да что ты, почтеннейшая! – возмутился сосед скрипачки. – Треску на воздухе засушить, без соли, чтоб чудо пахучее вышло, это искусство, вот как… как… как на скрипке сыграть!
– Верно, – согласился Самбор. – Чуть что не так, получишь не пахучее чудо, а вонючую мерзость.
– Безмер, а принеси-ка всем селёдочки, – вспомнил Левота. – А под селёдочку…
– Балдырган не пойдёт! – упредила мужа Пресияна.
– Под селёдочку, обнеси-ка собрание чамбой
[178]
! – закончил купец.
В мерцавшем световом прямоугольнике на стене, четвёрки взмыленных коней неслись по ипподрому какого-то этлавагрского города, пока вещатель вотще старался увлечь зрителей ходом состязания месячной давности: «Колесница Зелёных выходит вперёд на последнем повороте! За один день Киниска, дочь Архидамо, дважды выиграла гонку за Синих, и дважды – за Зелёных»! Колесницы остановились, восторженная толпа выбежала на поле и подняла колесничую на руки, не дав её ноге ступить на землю. Длиннорукая и длинноногая Киниска в крест-накрест перетянутом кожаными ремнями защитном одеянии неловко, но очаровательно улыбалась, плывя по воздуху.
Побежали руны с именами фотокитонистов и клеохронистов.
Свет киностроя погас, светильники зажглись, Толлак принялся возиться с механизмом, пуская киноплёнку в обход зубчатых колёс для перемотки.
– Мне! – лютокот перегородил проход к камбузу.
Собрав подорожную в виде нескольких селёдочных голов, зверь милостиво пропустил Безмера и вернулся к обогревателю. Подавальщик принялся оделять путешественников рушничками и тарелами
[179]
, на каждом – кучка маленьких кусочков жирной сельди, горка сладкого лука, и чарка. На этот раз, запах из неё напоминал о чём-то добротном, но по первому применению для питья не предназначенном, например, о топливе для поршневых двигателей. По-видимому, сомнение отразилось на лице К#варе, потому что Левота счёл нужным его развеять:
– Выпей, краса невиданная из земли неведомой! Здоровье моей бабушки пьём, а она без чарочки чамбы ко сну не отходит ещё с Кальмотова разорения!
В подтверждение своих слов, купец встал, влил в себя топливо, тут же всосал, как пылесос, с тарела закуску, торжественно утёрся рушничком, и уставился на К#варе. Адусвинта опять начала хихикать, так что отступать было некуда:
– Здоровье твоей бабушки!
К#варе повторила в точности то же, что сделал купец. Чамба была практически лишена собственного вкуса, но после неё, ощущения от селёдки и лука труднообъяснимо изменились. Кроме того, возникло чувство, что время на сообщение между мозгом и телом возросло раза в три.
– Это по-нашему! – купец с размаху плюхнулся в застонавшее кресло и принялся за налимью печёнку.
Самбор, едва уполовинив свою чарку, уважительно кивнул К#варе. Ещё лучше, скрипачка поперхнулась чамбой и вывернула селёдку с тарела частично на скамью, частично на предположительно знавшего больший толк в треске соседа, тут же принявшегося хлопать её по спине.
Тем временем, стюард успел перемотать и спрятать в жестянку хронику и зарядить кинокартину. Свет вновь померк, кинострой застрекотал.
Хлопья крупного снега кружились над чёрными ветвями вишен с давно облетевшей листвой и над странно выгнутыми крышами высоких чертогов, крытыми тёмной черепицей. По узкой улице брёл одинокий и, по всему судя, видавший лучшие времена странник, пьяно пошатываясь и волоча за собой секиру. Не лишённым приятности голосом, странник напевал:
– «Побеждая животных могучих,
Мы в грядущее смело идём.
Разве прадед, дремавший на сучьях,
Мог мечтать о расцвете таком?
Перепачканы жиром оленьим,
Мы пируем всю ночь у костра,
И потомки глядят с уваженьем
[180]
»…
К звукам пения и неровных шагов пьянчуги прибавился глухой стук копыт. Всадник в доспехах из блестевших лаком металлических пластин, переплетённых вместе шнурами, вытащил из ножен меч, занося его для удара. Странник качнулся в сторону, едва на вершок разминувшись с боком коня, и одновременно вскинул секиру, как крюком, вытаскивая ей верхового из седла. Тот коротко пролетел по воздуху и упал навзничь, его меч звякнул о камни. Неверной походкой, странник подошёл к поверженному неприятелю и с хрустом опустил своё оружие.
– «На отбитый кусок топора», – допел певец, глядя на вытащенное из головы врага лезвие секиры, выщербленное и покрытое тёмной кровью. – Лошадь!
Лошадь ничего не сказала, но прекратила бегство. Странник перешагнул через труп, порывшись за пазухой, вытащил яблоко со слегка сморщенным и потемневшим боком, положил на раскрытую ладонь, и встал в ожидании. Продолжая опасливо косить глаза в сторону мертвеца, животное взяло яблоко. Раздался хруст, сочнее и продолжительнее недавно прозвучавшего при внедрении секиры в череп.
Ведя лошадку под уздцы и шагая несколько увереннее, певец вышел по улице к гавани, где у одного из пирсов его ждали двое.
– Пиндсвин, откуда лошадь? – спросил один из них.
