– В том же подвале в углу у неё было устроено что-то вроде божницы, а в ней – три обугленных черепа, побольше, поменьше, и ещё поменьше. Верно, семья. Без них она наотрез отказалась выходить из подвала, плакала.
– Ай люшеньки, така втора, все боги ярятся! – сказал сидевший по другую сторону стола ражий чолдонец, сокрушённо покачав головой.
Его волосы были собраны на затылке в толстенную засаленную косу с вплетённой в неё лентой, возможно, изначально красной. Одди задумался: говорят ли кочевники на своём жутком языке только в присутствии иноплеменцев? Нарочно, чтобы вызвать у тех мозговое кровотечение, а между собой, когда никто не слышит, переходят на танско-венедский? Запросто: всякий чолдонский пленный начинал говорить на общем языке как миленький, стоило пригрозить ему макнуть мордой в уху, или замахнуться на него подушкой.
Соседу напротив с засаленной косой не угрожали запретные рыба или куриное перо, и он продолжил на том же сомнительном наречии:
– И чо ты сдумал? С черепами-теми галданистоми?
– Что ж мне было делать? – венед развёл руками. – Свёз вместе с девчоночкой и божницей в Пеплин. Уж чего, а черепов у нас и так прорва.
– Прорва? – удивился гутан. – Я только про один слышал, колошенского вождя, как его…
– Киппо Ши, – подсказал венед.
– Именно, – обрадовался гутан. – И его череп проклят!
– Не череп, а шлем, Шадаа Зунари.
– Чо-чо за проклятте? – чолдонец вытащил из-за пазухи и сжал в кулаке неприятного вида оберег, какую-то засушенную дохлость. – Ли аводь ли присуха?
– Лучи поноса!
– Гсом! – впечатлился чолдонец.
– Лучи поноса? Как это работает? – невольно спросил Одди.
– А это тебе надо разузнать у Меттхильд! – венед погладил висевшее на шее титановое яичко. – Она последняя его носила! Или, ещё лучше, у боргундских танов! Так как тебя величать, сосед, напомни?
Это был не просто венед, а поморянин. Красный двухвостый полузверь-полуптица на наплечнике. Как таны шутят… «Это хвост», – принялся оправдываться поморянский грифон и весь покраснел. В голове у Одди запоздало сложились воедино знаки на доспехах, здоровенный меч, и «Самбор мечник» из дённика. Что там ещё про него было написано… властитель такого-то замка, жемчужины Янтарного моря, правая рука Горма конунга, первый ученик такого-то мистагога…
– Самбор мечник, я Одди сын Вульфгара! – Одди встал и поклонился.
Мечник приподнялся, отвечая на поклон:
– Из цеха мусорщиков, так?
Одди кивнул, не решаясь сесть – со средней скамьи на него одновременно посмотрели посадница, вестница Беляны, и цеховой старшина.
– Садись, Одди мусорщик, за этим столом все воины, все равны, – сказал рыжевато-белобрысый тан с красным плащом на плечах, занимавший почётное место по правую руку от посадницы.
Горм конунг, не иначе. Одди сел.
– Атаульф сын Вальи, – Самбор представил очкарика и кивнул в сторону чолдонца. – Бабырган могут, сын Адагана.
Чолдонец радостно улыбнулся, показывая разнонаправленно торчавшие поломанные зубы, и спрятал мерзкую чешуйчатую дохлость обратно за пазуху.
– Мололивна буза! Кому? – между Атаульфом и Одди просунулась дева с призывно булькнувшей шкурой.
Гутан подставил кружку, мусорщик последовал его примеру. Судя по цвету и вкусу, приятно кислый напиток был сделан из сквашенного молока. Ячьего, скорее всего.
– Особенно не налегайте, полторы дюжины оборотов там точно есть, – негромко посоветовал мечник. – Бьёт под коленки, что коза с разбега, даже Кромфрида расколбасило.
Венед мотнул головой в сторону бородатого энгульсейца, негромко храпевшего, уронив голову на стол. Атаульф не внял предметному предостережению и одним глотком наполовину осушил кружку, прежде чем сказать:
– Самбор, кроме того колошенского и новых бунгурборгских, какие ж ещё в Пеплине черепа?
Мечник начал перечислять:
– Три кронийских налётчика, висят в железных клетках над пристанью, последний ещё с прадедовских времён, один шаман из Чердыни, черепная крышка открывается на петлях, чтоб пить, как из чаши, ещё отец привёз два из Синей Земли, и одну сушёную голову…
Бабырган сын Адагана и его соседи слева и справа слушали с нескрываемым уважением.
– Что ты всё черепами хвалишься, будто какой тролль, – остановила мечника Акерата вестница. – Скажи, сиротка, найдёныш твой, хоть заговорила?
– И да, и нет. С нами пока никак, зато ведёт беседы с куклой, что Меттхильд подарила. И с Гери. Он даже ночевать теперь повадился у неё в покое. Так и спят вместе в обнимку, на коврике перед божницей.
– А звать её как, не узнали?
– Пока Найдёнкой и зовём.
– Наш Самбор ничего не делает просто, – с улыбкой сказала Акерата. – Вертолёт сбить, так из лука. Сиротку приютить, так безымянную, дикую, и неприкаянную.
– Верно, а что? – удивился венед. – Что-то не так?
– Всё так, – вестница Беляны одарила Самбора насмешливо-одобрительным и одновременно задумчивым взглядом, словно призывая какое-нибудь небольшое божество ниспослать мечнику милость, при этом тихонько подхихикивая. – А вон и Баяна.
С востока, склон холма был круче, чем с запада. Оттуда поднимался панцирный слон, да не просто панцирный слон, а вековой исполин, бивни – как стволы деревьев, роговые пластины панциря – в бедро воина толщиной, а под брюхом можно броневоз прогнать. Еле пройдя между двумя шатрами, слон наклонил голову, упёр бивни в землю, и опустил хобот. Из высокого седла на его холке поднялась юная дева, крошечная по сравнению с колоссом, ступила на широкий лоб, покрытый редкой рыжей шерстью, и лёгкой поступью танцовщицы спустилась вниз по хоботу.
Чолдонские участники застолья поднялись с мест и вместе с товарищами у шатров принялись нестройно приветствовать новоприбывшую. Баяна подошла к столу. Одди пришлось внести поправку – не юная дева, а очень небольшая, но ладная взрослая женщина, может быть, три вершка сверх двух аршин, кожаная справа, плотно облегающая осанистый стан, круглое лицо, громоздкий шестистрел в кобуре, пристёгнутой вдоль правого бедра, и неожиданно свирепый взгляд больших синих глаз – как у гладкошёрстных заморских котов, привезённых в Острог купцами с Сереса незадолго до осады. Один из соседей Бабыргана взял в руки ранее прислонённый к поддерживавшим столешницу козлам бубен, быстрыми движениями пальцев извлёк из него низкий гул, и принялся нараспев приговаривать: «В чейных дальных-тех небах вжогся вут в твоих глазах? На каких крылах летел? Тя какой долонь сдюжел?»
Острожская посадница встала со скамьи. «Вот она, наша крошка, и до сажени недотянула!» – не удержался от восторга кто-то из горняков на скамье справа. Баяна и Зима обменялись поклонами.
– Ивсе вожы на зыр пришедшы? – спросила Баяна.
