Одди мусорщик оторвал правую руку от штурвала и потёр плечо. Место от укола побаливало. Кто-то постучал сзади в перегородку.
– Открой, а? – глухо сказал Фритигерн кузнец (он вообще-то предпочитал, чтобы его звали металлургом).
Одди потянул за рычаг, гидравлика подняла кормовую бронеплиту. По своему изначальному предназнчению, та же гидравлика уплотняла мусор. Сейчас на месте мусора находились кузнечный старшина и два подстаршины. Эта мысль заставила мусорщика улыбнуться.
– Теперь что? – спросил Бевис, ученик Одди.
– Ждать, – сказал мусорщик.
Он проверил обороты холостого хода двигателя, достал из кармана в двери сложенный вчетверо утренний выпуск «Посадничьих грамот», потом открыл ящик справа и впереди над кожухом раздаточной коробки, и вытащил кусок старой оленьей замши. В него были завёрнуты полкраюхи хлеба, четвертушка острого сыра, и несколько тонких, почти как бумага, кусков сушёного с крупной солью и острым винландским перцем мяса. При жизни, мясо почти наверняка несло в седле какого-нибудь девятиреченца, но правильно разделанный и засушенный як на вкус совершенно ничем не отличается от правильно разделанного и засушенного тура. Что этот як и провалялся под городскими стенами день-другой с распоротым осколками брюхом – мелочь. Кожух раздаточной коробки вполне сходил за стол, а замша – за скатерть.
– Режь, – сказал Одди Бевису, кивнув на краюху, и приготовился развернуть дённик, но тут слева в триплексе обозначилось какое-то движение.
Сольмунд, подстаршина металлургов, стоял снаружи у двери и махал рукой. Мусорщик открыл дверь.
– Одди, – Сольмунд снизу вверх посмотрел мусорщику в глаза, потом опустил взгляд. – Вряд ли тебе в тайну, что не люб ты мне.
Не в тайну, не в тайну. До хольмганга дело не дошло – посадница запретила поединки в осаждённом городе. Пришлось ограничиться мордобоем. Хотя ограничиться – не совсем правильное слово, кузнец в мордобое пострашнее какого-нибудь булочника с мечом. Первым же ударом с ног сбил и дыхание вышиб. Если б не вмешательство Сигурбирны, Сванлейг, и Ютты-Ро, мог бы вообще забить. И от Сигурбирны потом отдельно досталось.
– Мне ты тоже крепко не люб, но Сольмунд меня упросил тебя с нами взять, – сказал Фритигерн. – От цеха мусорщиков, по правде и по закону.
– Так от нашего цеха уже Торкель, – удивлённо возразил Одди.
– Торкель ночью за стену в разведку не ходил, и трёх чолдонских языков не притащил. Дрянь ты, может, и дрянь, но боец отменный. Пошли.
– Иди, учитель! – сказал Бевис. – Мы с Каропуго за машиной присмотрим!
– Под сиденьем в баклажке слабое пиво, – сказал Одди, поднимаясь с места и подбирая меч. – Треть мне оставьте.
Какой-нибудь гардарец скорее всего полез бы в драку после такого приглашения, но для Одди, «отменный боец» в устах Фритигерна точно перевешивал «дрянь». Да и сам вид старшины, особенно его пудовые кулачищи, мягко и ненавязчиво подталкивал к заключению, что кузнецы не нанесли мусорщику оскорбление, а признали его заслуги, просто не удержались и приправили похвалу ядрёным словом согласно обычаю цеха молотобойцев. Сольмунд по-прежнему смотрел исподлобья, злобно набычившись. Спустившись с лестницы, Одди на всякий случай отвесил ему поклон. Подстаршина даже чуть-чуть наклонил голову в ответ. Одди мысленно добавил: «Качнув невидимыми рогами».
Переделанные из мусоровозов броневозы вместе с парой настоящих гусеничных бронеходов выстроились полудугой перед несколькими шатрами. К северу у коновязи и длинного корыта с водой стояли вперемешку кони и ездовые животные, на первый взгляд показавшиеся Одди незнакомыми – могучие, приземистые, с длинной, почти до земли, буро-рыжей шерстью, у кого гладко расчёсанной, у кого свитой в косы с вплетёнными белыми и красными лентами. По более внимательном рассмотрении, можно было предположить, что если такого зверя пару недель бить, не кормить, не чесать, наполовину обрить, и ввинтить в кожу тьму-другую стальных колец, получится типичный чолдонский як. В отдалении от шатров, ещё видимую из-под снега пожухлую траву на южном склоне пологого холма жадно щипала огромная, если не выше, то уж точно длиннее и тяжелее слона даже в до кровавых пролежней на спине замученном состоянии, тварюга с раздвоенным рогом на конце длинной и словно вдавленной сверху морды.
Между бронемашинами и шатрами прямо на снег были брошены ковры. На них стоял длинный стол – столешница, грубо сколоченная из неровных досок вперемежку с горбылями, на козлах, и такие же грубые скамьи. Стол украшала обильная, но нехитрая снедь – лепёшки, горшки с какой-то кашей, тушёное мясо (наверняка як) с киёмой, кувшины. Примерно две трети мест за столом было занято – на скамьях со стороны шатров сидели чолдонцы, с другой стороны – острожцы и их союзники. Места напротив Зимы посадницы пустовали. По уговору, переданному тем же чолдонским гонцом, участники застолья были при мечах, но без огнестрельного оружия. За спинами многих воинов, протаптывавших дорожки в снегу между шатров, виднелись луки. Да и места пушкарей и бомбомётчиков в башнях острожских машин вряд ли пустовали – наверняка не только Одди с Каропуго договорились о бдительности и тайном знаке. Тем не менее, застолье шло довольно оживлённо. На чолдонской стороне стола наличествовали представители обоих полов – вообще-то неудивительно, должны ж и чолдонцы как-то размножаться, но войско, осаждавшее Щеглов Острог, состояло из одних мужей, за исключением пленниц в лагере, быстрее или медленнее пытаемых и насилуемых до смерти. Ходили слухи, что всех чолдонок «Жызнеуряд» обязывал ходить в намордниках из кожаных ремней с резиновыми затычками для рта, но никто из женщин, сидевших за столом или обносивших пировавших расписными глиняными кувшинами с напитками, не красовался в подобном украшении – по виду, они не особенно отличались от приезжавших в Острог продавать шерсть и покупать разноцветные льняные ткани кочевниц из Дикой Степи. Ещё удивительнее, даже сидевшие на скамьях чолдонские мужи выглядели на диво обыденно – некоторых постричь под горшок да нарядить в шабур
[310]
, льняную рубаху, порты, и постолы, и выйдет вылитый исседон или сикамбр.
Одди поклонился Зиме посаднице и Торкелю старшине и, чтоб не соседствовать с кузнецами (бережёного боги берегут), присмотрел одинокое свободное место с краешка одной из скамей поближе к середине стола, рядом с небольшим гутаном в круглых очках, переклеенных тканевой лентой. Слева от гутана сидел дюжий полузнакомый венед в громоздких доспехах, тот же, кто когда-то помог вывезти последних раненых и Акерату вестницу из Бунгурборга. Венед увлечённо рассказывал что-то очкарику:
– А ещё она прокопала ход в лавку, и перетащила в подвал пряники, леденцы из солодки, и слабое пиво из коры камнелома. Тем и питалась.
– Бедная капелька! – с сочувствием сказал гутан. – На такой диете и за неделю можно засахариться насмерть. А с родителями её что, не узнал? Сгинули?
Венед тяжело вздохнул и посмотрел на прислонённый к столу полуторный меч в ножнах.
