Сказав это, парень немного смутился. Все-таки он оставался человеком, social animal, и вряд ли его родители учили говорить неприятное людям в лицо.
– Я сам в свое время учился у амира Ильяса, – сказал я.
– Да? Благодарите Аллаха, эфенди. Хоть вы и неверный…
Тем временем показался город. Я сразу узнал его – Наманган…
На выезде из города дежурил старый танк и был оборудован блокпост с пулеметом, старый, еще оставшийся от частей правительственной армии. В больших бочках жгли костры, в отблесках огня перемещались тени. Мне сразу бросилось в глаза, как плохо вооружены охранники – две винтовки… кажется, самодельные Ли-Энфильд и один переделанный ППШ
[151]
. Никакого сравнения с вооружением джамаата амира Ильяса, даже близкого.
Амир Ильяс вышел со второй машины, прошел к костру. Навстречу ему вышел пожилой бородатый человек, они обнялись. Видимо, мой старый сослуживец пользовался большим авторитетом среди местной публики…
Короткий разговор – и машины снова пошли. Гулкий шум двигателей отражался от стен домов, ночью город казался пустым.
– Куда мы едем? – спросил я.
– Не знаю, эфенди, – сказал Пахлавон.
Мы остановились на какой-то улице. Вторая машина мигнула фарами, моторы заглохли.
Станция Березай, кому надо – вылезай…
Выбрался из машины. За автомат не хватался, но он у меня висит так, что всегда под рукой. Там к переводчику-предохранителю приделано что-то вроде отростка, правой рукой сбрасываешь на автоматический огонь – и понеслась душа в рай.
Из машин выбирались и все остальные. Амир Ильяс, к моему удивлению, прямо у машины расстелил коврик, совершил поясной поклон, потом бухнулся на колени и стал совершать намаз. Я посмотрел на часы – не время.
Молнией обожгла мысль: «Тот, кто готовится стать шахидом, может совершить свой последний намаз в любое время!»
Слегка сместился… так, чтобы за спиной была сталь самосвального кузова… положил руку на рукоять и чуть нажал вверх. Автоматный предохранитель почти бесшумно перескочил в автоматический огонь, среднее положение. Я в свое время потратил деньги на то, чтобы немного ослабить предохранитель и покрыть коробку покрытием на основе графита, – и никакой коррозии, и никакого щелчка от предохранителя.
Сорок. Сорок первый в патроннике. Хватит на всех. Потом – вниз, под колеса – никто этого не ожидает, а машина здоровенная, длинная, высоко посаженная. Пока они будут соображать, куда я делся – в темноте, в суматохе, – я перезаряжусь и ударю уже по ногам. И, скорее всего, выживу при таком раскладе…
Но амир Ильяс встал почти сразу, по моим прикидкам, не успев прочитать и половину ракаата. Шагнул ко мне.
– Сейчас, – сказал он, – я вознес ду’а за моих сыновей Абдаллу и Наби. Их убили.
…
– Сказано, что не будут спрошены дети, не достигшие совершеннолетия
[152]
. Но это не значит, что я, их отец, не должен спросить за их смерть.
Амир Ильяс протянул руку – и в нее вложили автомат с глушителем.
– Можешь идти с ними, – он показал на моджахедов, – можешь идти со мной…
Я думал недолго.
– Я иду с тобой.
– Аллаху Акбар.
Аллаху Акбар…
Держа наготове автоматы, я надел глушитель на свой – мы продвигались по улице. Бок о бок. И остальные, казалось, шли за нами – пусть и были давно мертвы. Как раньше. Как в те времена, когда мы служили в одном подразделении. Я, он, Миха, Бобер, Стас, Лось…
До того, как он всех убил.
Все просто. Направить на него автомат и нажать на спуск. Вон там – поворот. Глушитель скрадет звук, и, прежде чем чухнут они, я уйду в темноту.
Но вместо этого я спросил:
– Кто убил твоих сыновей?
– Тот, к кому мы идем.
– За что?
– Он сделал мне предложение. Я отказался. Он послал людей, чтобы убить. Когда я пришел к нему – он сказал, что не делал этого. Он думает, что я ему поверил.
– Давно это было?
– Больше года.
– И ты хочешь убить его сейчас?
– Я хочу восстановить справедливость. На три чисто.
– Девять чисто, – машинально отозвался я, – у меня убили жену. Чтобы отомстить мне.
– Она была правоверной?
– Нет.
– Плохо. Я встречу своих сыновей в раю. Вы встретитесь в аду.
– Мы не встретимся, – сказал я, – она будет в раю. Я попаду в ад.
– И ты рад этому?
– Предлагаешь мне уверовать? – спросил я. – Как ты?
– Думаю, ты и сам придешь к Аллаху. Без меня.
– Я крестоносец. Я убивал мусульман.
– Это неважно. За грехи, совершенные по джахилии, спрошено не будет.
– Угол вправо, – сказал я, – я был, есть и умру русским. У меня есть религия моих отцов и дедов. Другой мне не надо.
– Мой отец был кяфиром. Твой тоже, – Ильяс показал «осторожно», – твоя проблема в том, что ты хочешь все изменить, ничего при этом не меняя. Но это невозможно. Тот старый мир – его не вернуть никогда. Он не вернется, потому что это прошлое. А будущее – это ислам. Религия чистых. Тех, кто придет на смену погрязшим в куфаре. Нас убивают, но никогда не убьют. Планы шайтана ущербны, ваши усилия тщетны. Религию Аллаха невозможно остановить.
– Тихо. На одиннадцать. Наверху.
Мне было проще – у меня была термооптика. В прицел я видел двоих на крыше.
– Двое, на одиннадцать. Выше.
Вместо ответа Ильяс хлопнул меня по плечу и прицелился в то же место, чтобы подстраховать…
– На улице чисто.
Очередь – остановка – очередь. Оба упали, так и не поняв, что произошло.
– Чисто.
– Чисто. Что это?
– Дар уль-Улюм Наманган. Не видел?
– С земли нет.
На спутниковых снимках видел, конечно. Религиозная школа, рассадник джихада. Но других тут нет, а бомбить по школе, полной детей – я еще не совсем рехнулся.
– Двинули!
Мы перебежали, заняли позиции на углу, прикрывая все стороны перекрестка. Бегом к нам приблизились другие моджахеды и амир Ислам в окружении их. У него не было оружия, по крайней мере, на виду – и он не лез на рожон.
Амир Ильяс переговорил со своими, а я подошел к амиру Исламу, который держался совершенно невозмутимо.
