– Принимайте по четыре штучки каждые шесть часов. И не забывайте поддерживать огонь.
Я вылез из берлоги, Наполеон выскочил за мной. Я нагнулся, чтобы застегнуть снегоступы, и он залез мне на спину.
– Мне нужно, чтобы ты остался здесь. Кто еще о ней позаботится? Ты все понял? Составишь ей компанию. Ей одиноко, это не лучший ее день. У нее уже должен был начаться медовый месяц.
– …В каком-нибудь теплом местечке, – подхватила Эшли из берлоги, – где загорелый официант Хулио или Франсуа в белых холщовых штанах подносил бы мне один за другим украшенные зонтиками коктейли!
Я отвернулся и начал восхождение.
Глава 9
Выпускной класс, чемпионат штата. Ты наблюдала, как я ставил новый рекорд штата в беге на 400 метров, опрокинув 50-секундный барьер. Мы поставили новый рекорд штата в эстафете 4х400, я победил в забеге на 2 мили, всего несколько секунд не добрав до рекорда страны, и собирался побороться за рекорд в беге на дистанцию в милю. Этот забег поставили последним, чтобы привлечь максимальное внимание прессы. Кто-то пустил слух, что я способен пробежать милю за 4 минуты. Тренеры со всей страны окружили моего отца и хлопали его по спине. У меня набралось больше двадцати предложений стипендий в университетах первой категории. Полный комплект.
Но и отец собрал собственный комплект. Его излюбленной игрушкой был MBA
[12]
по финансам. «Тебе оплатят пять лет учебы. Через два с половиной года ты станешь бакалавром, еще через два с половиной – магистром. Отучишься – и сам черт тебе не брат. С твоим напором ты бы мог возглавить мое агентство».
Я не желал иметь никакого дела ни с ним, ни с его рынками, ни с его агентством. Я знал, куда ему все это засунуть, но не говорил ему об этом.
А тебе сделали два предложения учебы в университетах 1-й категории, и, по правде говоря, я больше гордился тобой, чем собой.
Краем глаза я видел его физиономию. Жилку на его правом виске. Он был весь в поту. Несколько раз я пробегал на пляже милю за 4 минуты 4 секунды, но то на пляже, ранним утром, по песочку, иногда при попутном ветре. Он был уверен, что я могу ускориться до 3.58. На финише я был никакой, ноги как желе. Уложиться в 4.05 – и то хорошо. Ты висела на заборе, стискивая кулаки.
Выстрел стартового пистолета.
После первого круга мы еще бежали гурьбой, плотной группой. Парень с юга пытался меня отпихнуть. Я знал, что единственный мой шанс – оторваться от них. К третьему кругу я вырвался вперед. Организаторы предлагали мне регулятор темпа, но отец отказался. «Он сам справится», – заявил он тогда. Через три круга я набрал темп. Я уже знал, что приду первым.
Трибуны встали и заорали. Помню женщину, трясшую для пущего шума кувшином с монетами. У отца было каменное лицо. Он был сделан из гранита, а гранит переживает молча. Впереди оставалось сто метров, и я был близок к 3.58, может, даже к 3.57.
Я видел, как он смотрит на меня. В те секунды сбывалось все, ради чего я трудился. Ты надрывалась, что было мочи, подпрыгивала на высоту трех футов. Наблюдая за тобой и за ним, я понял, что, с каким бы временем я ни пришел, он все равно останется недоволен. Его не устроит даже национальный рекорд. Он в любом случае останется при мнении, что я недостаточно старался, что мог бы пробежать дистанцию еще быстрее.
Его физиономия – лишний барельеф на горе Рашмор
[13]
– подействовала на меня странно: я стал замедлять бег. Я следил за часами: вот они показывают 3.53, вот 3.57. Мое официальное время будет 4.00.37. Стадион бесновался. Я показывал нечто, чего никогда не показывал ни один флоридский бегун. Четырехкратный чемпион штата на 12 дистанциях становился участником национального чемпионата; при среднем бале 4.0 я мог выбирать любой колледж.
Я остановился на дорожке. Меня облепили члены команды. Но мне было не до них: мне хотелось видеть только тебя. Вот и ты!
Отца я так и не увидел. Уверен, я мог бы пробежать дистанцию на 5 секунд быстрее. Он тоже это знал.
Вся команда рвалась отпраздновать победу. Отец восседал на табурете, разглядывая пустой хрустальный бокал. Рядом с ним стояла полупустая бутылка коричневого напитка. Он редко пил, считая это недостойной слабостью.
«Видали, мистер Пейн?!» – гордо воскликнула ты.
Он вскочил, наставил на меня палец, толкнул меня в грудь. В углу его рта собралась слюна, под глазом дергалась вена.
«Мне никто ни разу ничего не подарил, сукин ты сын…»
Он покачал головой, сжал кулак и двинул мне по лицу, сломав нос. У меня было ощущение, будто внутри моей физиономии лопнул пузырь с кровью. Я к тому времени вымахал на шесть футов два дюйма, обогнав его на пару дюймов, и знал, что если дам ему сдачи, то есть опасность, что уже не остановлюсь. Но, встав, обнаружил, что он занес руку над тобой. Судя по выражению его лица, он во всем обвинял именно тебя.
Я перехватил отцовскую руку, развернул его и швырнул в стеклянную дверь, разлетевшуюся на миллион осколков. Он лежал на спине и таращился на меня.
Ты отвезла меня в больницу, где мне починили нос, соскребли с лица и шеи кровь и разразились поздравлениями. Санитар сунул мне газету, вся первая страница которой была занята моей фотографией, и попросил автограф.
В полночь мы прикатили в «Виллидж Инн», место, где круглосуточно подавали блинчики, и заказали порцию французских блинчиков и две вилки. Наше торжество. Потом я отвез тебя домой, нас приняла твоя мама, усадила за стол, и начался разговор. Сидя за столом, закутанная в купальный халат, ты касалась ногой моей ноги. Так бывало уже сотню раз, хоть на беговой дорожке, хоть в машине, но в этот раз почему-то все воспринималось по-особенному. Потому что ты это делала специально. К моей ноге прикасалась нога не бегуньи Рейчел, а девушки Рейчел.
А это большая разница.
Я вернулся домой в час ночи. Прошло несколько часов, наступила священная минута – 4.55, но отец так и не появился. Он никогда больше меня не будил. Я лежал и прислушивался, ожидая шагов и размышляя, как быть. Кем быть. Так ничего и не придумав, я оделся и вышел прогуляться по пляжу, встретить восход, полюбоваться лучами солнца, освещавшими лодки ловцов креветок. Так я пробродил до обеда, а потом и до самого ужина. Уже на закате я прибрел к пристани в Мейпорте. За день я преодолел двадцать миль. Карабкаясь по камням, я добрался до края пристани. Если бы кто-то сказал, что это опасно, я бы не стал возражать.
