– Вам очень пойдет белый цвет.
– Откуда вы знаете?
– У меня тоже была небольшая свадьба.
– Как это «небольшая»?
– Я, Рейчел, ее родные.
– Действительно, небольшая.
– Но когда распахнулись двери и я увидел ее в белом платье до пола… Эту картину жених никогда не забудет!
Она отвернулась.
– Простите. Я думал, это поможет…
Через час, когда ее дыхание старо более ровным и глубоким, я выполз из пещеры и достал из кармана диктофон. Солнце клонилось к закату, его огненный шар высекал из снежного моря серебряные искры, грозя с минуты на минуту спрятаться за гору на западе. Песик вышел за мной и теперь описывал вокруг меня круги. Он был такой легонький, что его выдерживал тонкий наст, но ему самому это не нравилось. После нескольких кругов пес задрал лапку под деревцем, закидал лужицу снегом, напустив на себя серьезный вид, как бычок, готовый к атаке, а потом уставился через плато на горные вершины. Это продолжалось считаные секунды, после чего он тряхнул головой, чихнул и вернулся к Эшли.
Я нажал на «запись».
Глава 8
Как медленно тянется время! На исходе уже третий день, если я не ошибаюсь. Мы живы, но сколько мы так протянем? Эшли держится – не знаю, надолго ли ее хватит. На ее месте, со всеми этими переломами, мучаясь от боли, я бы принял позу зародыша и молился, чтобы меня долбанули по голове или впрыснули лошадиную дозу морфия. А она ни разу не пожаловалась!
Хорошие новости? Я знаю, где мы находимся. Плохие? Дойти отсюда куда-нибудь было бы трудно даже на здоровых ногах, а на перебитых – почти невозможно. Я еще не сказал этого ей, но рано или поздно придется это сделать.
Понятия не имею, как нам отсюда выбраться. Можно смастерить носилки из обломков крыла, но далеко ли я их утащу? Надо найти место пониже и там либо дождаться помощи, либо момента, когда я сам смогу за ней отправиться. А еще нам нужна еда. Уже двое суток я не ел ничего, кроме мюсли.
Не говоря о собаке – не помню ее кличку… Знаю, она голодна – жует ветки. Все время дрожит. Снег ей не нравится, она ходит так, будто снег режет ей лапы.
Думаю, я огорчил Эшли. Я этого не хотел. Я пытался ее подбодрить. Разучился, наверное, практики маловато.
Кстати, о практике… Ты когда-нибудь пыталась сложить мили, которые мы пробежали вместе? Я – нет.
Когда мы бегали, ты обязательно спрашивала меня о своем шаге, а я делал вид, что действительно обращаю на это внимание, хотя на самом деле не мог отвести взгляд от твоих ног. Наверное, это не было секретом для тебя. Я предпочитал бежать за тобой.
Оглядываясь на нашу жизнь, на то, как мы начинали, я вспоминаю, что мы всегда занимались делами, которые нравились нам обоим. У нас не было времени бездельничать. И ничто не могло нас разлучить.
Когда ты получила водительские права, то приехала на пляж, постучала мне в окно в 4 часа утра, и мы вместе устроили пробежку по пляжу. Это были длительные пробежки, на 10–12 миль. Мы называли их LSD
[11]
. Время не имело значения, у нас не было ни побед, ни поражений, ни секундомеров. Иногда вместо бега по пляжу я приезжал к тебе, и мы устраивали пробежки по городским улицам: по Мейн-стрит, по Лэндинг, по Акоста, вокруг Фонтана и так далее. Если один из нас уставал, подворачивал ногу или нуждался в передышке, мы ехали в «Данкин Донатс», заказывали два кофе и просто колесили по городу с опущенным верхом.
Тогда, кажется, я учил тебя ездить на машине с механической коробкой передач и в процессе обучения чуть не вывихнул себе шею. Может, все было и не так плохо, но мою педаль сцепления ты здорово износила, да и шея долго ныла. Но я бы с радостью повторил эти уроки.
Вспоминается субботнее утро, когда мы брели по пляжу после долгого забега. Паренек-серфингист справа от нас оседлал волну, потом нос его доски нырнул, и он плюхнулся в воду. Его вынесло на берег прямо перед нами, потом выбросило то, что осталось от его доски. У него был рассечен лоб, все лицо в крови, вывих плеча, рвота и полная дезориентация. Я уложил его, он указал на свой дом, ты побежала за его родителями, а я сидел с ним и вправлял ему плечо. Когда ты вернулась, он уже смеялся и рассказывал, сколько будет стоить новая доска. Его родители поблагодарили нас и увели паренька домой, а ты повернулась ко мне, загородив ладонью глаза от солнца. Ты сказала – так, словно всю жизнь это знала:
«Когда-нибудь из тебя получится отличный врач».
«Что?..»
Ты постучала меня по груди.
«Я про тебя. Ты станешь хорошим врачом».
Я никогда об этом не думал. Если честно, я вообще ни о чем не думал, только о том, чтобы удрать из отцовского дома. Но стоило тебе это произнести, у меня в голове что-то щелкнуло.
«Откуда ты знаешь?»
«Ты так заботишься о людях… – Ты изобразила пальцами кавычки. – У тебя есть врачебный такт».
«Ты это о чем?»
Ты указала на удаляющегося паренька.
«Взгляни на него! Когда я уходила, его рвало, а теперь он смеется и мечтает о том, что купит новую доску. Ждет не дождется, когда снова залезет в воду. Это все ты, Бен. Твоя манера говорить с людьми их успокаивает».
«Вот как?»
«Уж мне-то лучше знать».
Впервые мне открылось твое умение разглядеть перспективу в самом обыденном, незначительном, повседневном.
Во второй раз это произошло, когда я навестил тебя на работе. После занятий ты работала добровольцем в детской больнице, раздавала конфеты замученным лысым детям среди кислородных баллонов, инвалидных колясок, грязных простыней, среди вони и шума. Когда я тебя отыскал, ты была в резиновых перчатках, держала судно и шутила с девочкой, только что с него вставшей. Ты не переставала улыбаться, она тоже.
Я видел во всех палатах только болезнь и беду, а тебе открывалась надежда, даже там, где ее быть не могло.
Оглядевшись, я нашел тебя, и ты стала моим лучшим другом. Ты научила меня улыбаться, оживила мое сердце. Миля за милей ты вгрызалась в карьер по имени Бен, разглаживала шрамы, разбирала завалы, в которых гибла моя душа. Ты первой сложила меня из кусочков. Когда пришло время любить, ты научила меня ползать, ходить, бегать, а потом на пляже, под луной, борясь со встречным ветром, во время пятимильной пробежки, обернулась ко мне, оборвала путы, связывавшие мои крылья, и научила меня летать. Я перестал чуять под собой землю.
Глядя на заснеженный пейзаж и видя, как передо мной громоздится невозможное, я вспоминаю.
