— Моя семья испытывала такую сильную нужду, что сама жизнь для нас потеряла смысл. Спасибо соседям — они помогли родителям собрать тридцать цзинейриса и мешок кукурузных початков. Это всё, чем мы могли заплатить лекарю. Обычно же подношения мастеру делаются побогаче — к оговоренной сумме денег прибавляют угощение, например свиную голову и большой кувшин самогона. Но родня была не в состоянии раздобыть даже этого. Нам повезло, что мастер сжалился над нашим положением. Известных домов, где занимались превращением мальчиков в евнухов, в то время в Пекине было два. Один стоял неподалеку от Южной улицы, в переулке Счетоводов, а второй сразу за воротами Земного Спокойствия, в Кирпичном переулке. Вот с лекарем, жившим там, и договорился мой отец… Я ему очень благодарен за его любовь ко мне — ведь часто в бедных семьях операцию делает кто-то из родственников. У нас в квартале умерло несколько мальчиков незадолго до того, как было решено изменить мою судьбу. Отец не мог рисковать.
Три дня до назначенного срока меня практически не кормили, лишь дали маленькую чашку пресной лапши и крохотный чайник с водой. Скудную еду я съел сразу же, а воду попытался пить экономнее, но все равно на последний день ее не осталось. Все это время я просидел в наглухо закрытой комнате, с заклеенными окнами, чтобы ветер не занес мне какую-либо хворь перед таким важным событием. Я беспрерывно плакал — ведь ожидание всегда ужасно, особенно когда знаешь, что случится что-то непоправимое. Но тогда я и понятия не имел, через какие муки предстоит пройти…
Лицо евнуха на миг исказила гримаса. Встряхнув головой, Ли Ляньин сделал глоток из чашки и продолжил:
— Странно, что я так послушно шел тогда в проклятый Кирпичный переулок, держась за руку отца. Наверное, поверил его словам, что все пройдет быстро и боль будет не сильнее, чем от ожога, — неприятная, но терпимая…
Орхидея, до этого молча внимавшая рассказу слуги, чуть улыбнулась:
— Именно так и вы мне сообщали о том, что испытывает женщина в первую близость с мужчиной!
Ли Ляньин горько усмехнулся.
— Вам я сказал чистую правду, госпожа. К тому же у женщины вслед за краткой болью следует длительное наслаждение. А жизнь после того, что испытаешь на столе у лекаря, далеко не всегда приятна.
Орхидея нетерпеливо поерзала в плетеном кресле, желая поскорее дослушать историю о превращении мальчика в евнуха.
— Если бы не мое безмерное почтение к вам, госпожа, я предпочел бы не вспоминать те кошмарные дни. Да, именно дни — ничего быстрого в той операции не оказалось… Когда между лекарем и моим отцом были оговорены все детали, включая и мое согласие, меня раздели и уложили на длинный узкий стол, скорее похожий на лавку с высокими ножками. Рядом стоял стол поменьше — на нем я успел разглядеть нож, короткий и гнутый, точно клюв попугая, и таз с каким-то кровавым ошметком. На отдельном блюдце лежала пара сваренных и очищенных утиных яиц. Я не понимал, зачем все это — кроме ножа. От вида его ручки — деревянной, потемневшей от частого пачканья в крови — мне стало так страшно, что я закричал и принялся вырываться. Отцу велели крепко держать мои плечи. Два помощника развели мне ноги и вымыли смоченными в теплой воде тряпками «причиндалы», как они их называли, перешучиваясь между собой и подбадривая меня. Я и слова не мог вымолвить от страха, а когда вдруг лекарь неожиданно пальцами раскрыл мой рот и сунул в глотку вареное яйцо — стал задыхаться в немом крике. Тело выгнулось дугой, в глазах все потемнело. Отец продолжал прижимать меня к столу, а мне казалось, что на грудь положили каменную плиту. Неожиданно внизу живота я ощутил боль — но не настолько сильную, как ожидал — ведь, увидав страшный нож, я разом утратил веру в отцовские слова и понимал, что мне предстоит тяжелое испытание, которого уже не избежать. Да, боль оказалась терпимой — но это потому, что лекарь всего лишь сделал на моей мошонке два продольных надреза. Затем он крепко ухватился за нее и стал выдавливать яички через произведенные прорехи. Вот тут я начал биться и вырываться всерьез, и, наверное, мне бы удалось соскочить со стола, но я потерял сознание. Очнулся уже тогда, когда лекарь приложил к моим ранам кусок свиной печени — именно он и лежал в тазу, как мне объяснил позже отец. Это хорошо останавливает кровь и помогает избежать воспаления. Утиного яйца у меня в горле не было — то ли я его проглотил, то ли оно из меня вылетело. Весь мокрый от пота, я часто дышал, чувствуя, как дрожит и трепещет каждая частица тела.
Между тем, мне предстояло пройти еще один этап — «удаление стебля», чем лекарь незамедлительно и занялся. Сначала он опять сунул мне в горло яйцо — хорошо, что я успел набрать в грудь немного воздуху… На этот раз боль была очень резкая — будто и впрямь от ожога раскаленным углем. Сознание мое готово было угаснуть вновь. К свежей ране повторно приложили свиную печень. Я почти ничего не соображал, только беспомощно дергался на столе. Потом лекарю подали таз, где лежали листы бумаги, вымоченные в смеси кунжутного масла с перцем. Из них мне соорудили перевязку — наложили один за другим между ног и перетянули бинтами…
Вздохнув, Ли Ляньин прервал рассказ. Глаза его влажно блестели. Чашка подрагивала в руке.
— Долго ли болела рана? — спросила Орхидея, вложив в голос побольше сочувствия.
Евнух печально продолжил:
— Мне казалось, она не заживет никогда. Три дня я не мог мочиться — врач поставил специальную пробку, вытаскивать которую мне не разрешалось. Все это время меня постоянно водили по комнате, ухватив под руки. Наконец после очередного осмотра лекарь вынул затычку и сунул вместо нее кусок полого тростникового стебля. Увидев, что моча свободно истекает, он поздравил меня и отца с успешным исходом. Потом мы уже узнали, что из пяти мальчиков после подобных операций двое или трое умирают, не силах справить нужду. А из выживших только одному удается сдерживаться при позывах, как обычному человеку. Госпожа, должно быть, замечала этот характерный запах, что исходит от многих из нашего сословия. Они вынуждены носить в штанах специальные прокладки из сложенной в несколько слоев хлопчатой ткани.
Орхидея кивнула и спросила напрямик:
— Вы тоже в числе этих несчастных?
Евнух испуганно потряс головой и помахал ладонью:
— Что вы, госпожа! Почтенный Ань Дэхай терпеть не может подчиненных с таким недостатком и ни за что бы не приблизил меня ни к себе, ни к вам.
— А сам он? — полюбопытствовала наложница.
Подавшись в сторону госпожи, Ли Ляньин доверительно сообщил тихим голосом:
— Точно никому не известно — но ходят слухи, что главный евнух лишен лишь потайного мешочка, а стебельему был оставлен. Если это верно, трудностей никаких нет.
Какое-то время они сидели молча, думая каждый о своем.
— Поднимитесь! — неожиданно приказала Орхидея.
Ли Ляньин вздрогнул. Еще не до конца очнувшись от воспоминаний, он затуманено посмотрел на хозяйку.
— Встаньте! — повторила та, для убедительности поведя кистью руки. — Ну же!
