Светлые Иные повскакивали с мест. Целая группа молодых рабочих яростно аплодировала Матвееву, спустившемуся в зал, многие с чувством пожимали ему руки. Да они же готовы прямо сейчас идти бить Темных смертным боем!
– Порядок, товарищи! – Владлена схватила колокольчик и яростно затрясла им. – Давайте придерживаться порядка!
Зал не хотел успокаиваться. Андрей заметил Максима Баженова – его оттерли куда-то вбок, в толпу горячо спорящих комсомольцев. Максим поймал взгляд Андрея и жестом показал, что хочет что-то сказать.
– Иди на трибуну, – тряхнул чубом Яровой.
Нет, покачал головой тот. Тогда Андрей сам подошел к краю сцены и наклонился к Максиму.
– Нужно отправить кого-то наблюдать за штабом Темных, хотя бы издали. Мы должны знать, что они там поделывают.
– Толковая идея.
– Я сам и пойду. А ночью меня пусть кто-нибудь подменит.
– Добро. Удачи.
Максим зашагал прочь, плечом раздвигая ватагу молодежи, скопившуюся в боковом проходе. Интересный тип этот Баженов. Надо бы все же расспросить Гошку, кто это такой и откуда свалился к нам. В любом случае польза от него есть – в отличие от многих тут собравшихся.
На сцену взошел хороший товарищ Андрея – очень немолодой, но еще бодрый Адам Францевич Крыницкий – с аккуратно постриженной академической бородкой, в клетчатом импортном пиджачке, с густою копной абсолютно седых волос. На носу его опасно раскачивалось серебряное пенсне. Адам Францевич был учителем в начальной школе на Волыни, когда его нашел и инициировал заезжий петроградский маг. Случилось это в самом начале Первой мировой войны – Крыницкий был тогда уже семидесяти с лишним лет от роду. Андрей не слышал, чтобы еще кого-то инициировали в таком почтенном возрасте. Стареть Крыницкий перестал; он перебрался в Москву и остался жить здесь в привычном образе старого польского интеллигента.
– Друзья мои, – начал старик, откашлявшись, – очень много эмоциональных слов мы с вами тут сегодня уже услышали, но вот что все ораторы упускали из виду. Мы ведь не в пустоте живем. Не сошелся на нашем городе Свет клином – и Тьма тоже. Если Договор будет разорван – война начнется по всей стране, а затем и по миру.
Адам Францевич обвел пристальным взглядом притихшую толпу.
– Вы оттого такие смелые, что знаете – мы, Светлые, сейчас сильнее Темных. Да, это мог бы быть хороший момент для решающего удара – хотя мы не знаем в точности, какими силами располагают наши оппоненты и насколько существенным может быть урон, который они могут нам нанести; иначе говоря – как много из присутствующих здесь прекрасных молодых Иных будут убиты или покалечены.
Это какой-то дурацкий сон, подумал Яровой. Еще вчера вечером мы думали о том, как проведем ближайший выходной, что купить на ужин и какой обещают прогноз погоды на завтра – а сегодня всерьез говорим о войне и смертях.
– Однако мы с вами забываем, – продолжал Крыницкий, – что там, на Западе, – он взмахнул рукой куда-то на окна, и многие повернули головы в сторону запада, – там, в странах капитала, они сильнее нас. Если начнется новая война, нам придется воевать с половиной мира, и наши Светлые товарищи за железным занавесом будут первыми, кто пострадает. Пока цел заключенный после войны Договор – поддерживается равновесие не только между нашими Дозорами, но и между двумя антагонистичными системами социального устройства. А теперь вопрос: готовы ли мы с вами к такому развитию событий? Советую задуматься. На этом разрешите закончить.
Адам Францевич спустился в зал, опираясь на палочку. Ему никто не аплодировал. В образовавшейся паузе слово вновь взял Андрей.
– Товарищи, давайте сейчас не будем принимать никаких стратегических решений. Мое мнение – нужно провести расследование, и если придется сотрудничать с Дневным Дозором – мы просто вынуждены будем это сделать. Давайте остынем немного. Но при этом, – он повысил голос, – если они решат нанести нам предательский удар, мы должны быть готовы встретить их во всеоружии! Голосуем…
Предложение поддержали с небольшим перевесом.
– На этом заседание давайте считать закрытым, – сказала Владлена, – всех прошу разойтись по своим постам.
III
Андрей Яровой с удивлением и непониманием смотрел на тех коллег по Дозору, которые относились к Темным, как к таким же Иным, что и они сами, лишь, что называется, «отрицательно заряженным». Как протоны и электроны. Как «Спартак» и «Динамо». Скрытую войну с Дневным Дозором такие товарищи воспринимали без лютого блеска в глазах – как спортивное соперничество, а не борьбу на истребление. Встречались и сущие дезертиры, кто вовсе устранился от борьбы и приходил на помощь с неохотой (впрочем, такие были и в противоположном лагере).
Сам Андрей с первого дня новой жизни ненавидел Тьму и ее служителей. Началась эта жизнь в сентябре 1957 года, когда он повстречал Бориса Игнатьевича Гесера – на высших офицерских курсах «Выстрел» в Подмосковье. Конечно же, эта встреча была не случайной. Позже Яровой по достоинству оценил всю советскую систему выявления потенциальных Иных: с ясельного и школьного возраста детишек объединяют в группы, они всегда под присмотром внимательных взрослых товарищей – в летних лагерях, в турпоходах и спортивных секциях. После школы – стройотряды, институты, комсомольские собрания, армия и флот, партийные мероприятия, митинги, политинформация и профсоюзный актив. Как же трудно кому-то настолько оторваться от коллектива, чтобы ускользнуть от холодного ищущего взгляда тех, кто создал такую систему Сохранить в тайне свою Иную сущность. И мало было раскинуть эту сеть так, чтобы в нее попали все потенциальные дозорные, нужно было организовать в государстве систему воспитания, формирующую у ребенка, который, возможно, однажды заглянет в Сумрак, наклонности именно к Свету – а не к Тьме. С неисчерпаемой энергией строили эту систему еще в тридцатые годы, постоянно обновляя и совершенствуя. «Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик, про такого пишут тут – он хороший мальчик». Из каждого радиодинамика, из каждой книги, из уст воспитателей и вождей любой советский гражданин получал регулярные послания: мы за добро, мы за мир во всем мире, мы за справедливость и честный труд. Целый народ программировали на битву за Свет. В совсем еще юные годы, до новой жизни, Андрея порой раздражало навязчивое вмешательство государства в историю и культуру (о чем он, конечно, никогда не говорил вслух). Для чего, спрашивал он себя, каждая детская сказка обязательно должна превращаться в летопись классовой борьбы? Так ли уж необходимо любой исторический роман, пусть даже о Древней Греции, наполнять суровыми подробностями о жизни угнетенных классов, о восстаниях и жестоких расправах от рук угнетателей? Книги, прочитанные в детстве, оставляли странное чувство – казалось, их герои были остановлены буквально в шаге от строительства коммунизма, будь то восставшие рабы Спартака, гелиополиты Аристоника Пергамского или приверженцы Тиберия Гракха. И кто разбивал их горячие устремления? Жестокие темные силы, слепо и неотвратимо подавлявшие все доброе и справедливое, – рабовладельцы, предатели, властные садисты. После того, как последняя страница книги была перевернута, хотелось куда-то бежать и что-то делать, чтобы остановить удушающую темную силу, погубившую героев и их дерзкие мечты. Когда Андрей оказался в Дозоре и посмотрел иным взглядом на эту систему, он пришел в восхищение.
