С самого первого своего вздоха, когда их крошечные сердца стали биться синкопой с сердцами матерей, трое новорожденных могли быть уничтожены в любой момент. Тысячи детей не пережили Вторую мировую войну. У миллионов не было на это шансов.
За шесть лет нацисты уничтожили две трети 9,5-миллионного еврейского населения Европы и миллионы неевреев. Из тысячи женщин, загруженных в поезд на Фрайберг, до станции города добралась лишь половина. По чудесному стечению обстоятельств три молодые матери, которые пережили каждый из пересчетов и осмотров нацистами, смогли добраться до последней переклички.
Благодаря отваге, вере и удаче, их дети стали первыми, кому дали в лагерях имена вместо номеров. Бросая вызов самым темным временам того века, они получили право зваться последними людьми, пережившими Холокост.
Для каждого из них 1945 год стал концом того, о чем с болью придется вспоминать до глубокой старости. Но тогда же они получили то, чего не пережить многим последующим поколениям – второй шанс начать жизнь и снова ее полюбить.
Дом
Приска
Первое пассажирское судно, которому открыли путь по Дунаю, покинуло порт Энса и отправилось на восток 19 мая 1945 года, через три недели после освобождения узников Маутхаузена. Судно тяжело и низко шло по реке из-за большого количества пассажиров-беженцев, зажатых на палубе и мечтающих скорее добраться до дома. Среди них была и Приска Левенбейнова.
Путешествие было долгим и сложным, судно – опасно перегружено, но они медленно пробирались к Вене за минно-тральным кораблем, который проверял воду на наличие оставшихся бомб. Дунай попал в руки нацистов после того, как Гитлер признал территорию его бассейна частью юрисдикции Германии. Обстреливая немецкие самолеты, боевая флотилия Черного моря прошла по основным портам Европы и установила их защиту. К концу войны река была заполнена потопленными судами, нагруженными взрывчаткой и бомбами, свободно дрейфующими в водах Дуная. Эти подводные мины представляли большую опасность для судов долгие годы после войны.
Судно совершило вынужденную остановку в Тульне, в 150 километрах от Маутхаузена, потому что во время бомбардировки были разрушены авиационная база, нефтезавод и железнодорожный мост. В связи с разрушением последнего переправа по реке была приостановлена, следовало разобрать завал. На протяжении двух дней судно стояло на западном берегу Тульна, а несчастные пассажиры должны были спать на соломе. Неожиданная остановка пугала нервных заключенных, ведь они находились на родине Гитлера. Некоторые пассажиры требовали высадки на берег. Они отправлялись пешком на запад, чтобы поймать поезд до Вены или дальше, расплачиваясь за билеты американскими сигаретами, которые ценились не меньше золота. 22 мая Приска сошла на Зимней пристани Братиславы и обнаружила, что, хотя город и бомбили, его историческая часть была почти невредима. Она всем сердцем хотела отправиться домой и узнать, ждет ли ее Тибор, но первостепенной задачей было позаботиться о ребенке. В дороге раскрылись раны, бинты намокли от крови, девочке нужна была медицинская помощь.
Опасаясь, что потребуется консультация именно майора Стейси, Приска бросилась в детский госпиталь на Дуклянской улице, где врач-педиатр Чура, бросив лишь взгляд на недокормленного ребенка, покрытого ранами, заявил, что требуется немедленная госпитализация. Второй раз за несколько недель Хана должна была подвергаться хирургическому вмешательству, следовало вскрыть и заново вычистить каждый нарыв, образованный недостатком витаминов. Снова зашив все раны, доктор передал ребенка в отделение специального ухода.
Приска ждала хороших новостей и молилась о добром здоровье Ханы. «У меня было хорошее предчувствие, потому что она хотела жить – она по-настоящему хотела жить», – говорила она позже. Профессор Чура произнес эти же слова, когда операция была окончена.
Как только все закончилось и Хана была вне опасности, две монахини забрали ее оголодавшую мать на больничную кухню. Жадно озираясь по сторонам, она заметила на печке горшок с чем-то вроде тушеных бобов. Прежде чем кто-то успел опомниться, она схватила сосуд и в один присест опустошила его, а люди наблюдали за ней в «оглушительной тишине».
«Меня никто не остановил, слова мне не сказал. Как же я была голодна!»
Монахини заметили, что Приске также нужна помощь, поэтому предложили место в госпитале, пока ее дочь выздоравливает и набирается сил. Она с благодарностью согласилась и осталась в госпитале на две недели. После небольшого отдыха и убедившись, что Хана спит, Приска наконец смогла отправиться в место, где, по ее мнению, должен ждать Тибор – старая квартира на улице Ворот Фишермана. Она была ошеломлена, когда увидела, что именно этот дом стал одним из немногих разрушенных во всем старом городе. Вокруг нее были руины. Она в отчаянии бродила по развалинам, пока не нашла одну из записных книжек Тибора; его почерк было легко разобрать, хотя книга была в грязи. Приска хранила ее как талисман всю свою жизнь.
В центре Братиславы местная еврейская община установила большие щиты, где предполагалось вывешивать сообщения, чтобы по ним найти близких. Приска оставила там запись, что они с дочерью выжили и ждут по адресу госпиталя. После этого она вернулась к Хане и продолжала ждать Тибора и любого из близких, кто смог пережить войну. Проходили дни и недели, в городе объявилась ее младшая сестра, Аничка, и дядя Гиза Фридман, с которым Аничка нашла приют в Татрах. Их дедушка пережил все нацистские зачистки, но, к сожалению, умер, случайно выпав из окна. Дядя Гиза предложил найти место, где они смогут вместе жить. Со временем Хана полюбила дядю, «Апу», единственную мужскую фигуру в ее жизни, да и Приска воспринимала Гизу как отца, за неимением своего собственного.
Брат Банди прислал письмо из Эрец-Исраэль о том, что у него все хорошо и он живет с женой и падчерицей. Ко всеобщему удивлению, объявился и брат Янко, который все это время мужественно сражался в партизанском отряде. Волосы отросли до плеч – их покинул мальчик, а вернулся взрослый мужчина. Благодаря военному прошлому, ему предоставлялось множество привилегий, в том числе выбор места жительства, и первое, что он сделал, – это передал Приске ключи от четырех огромных квартир, из которых нужно было выбрать. Было совершенно ясно, что все квартиры принадлежали некогда еврейским семьям, которые никогда не вернутся. Приска отказалась жить в «обуви мертвеца» и твердо решила поселиться рядом с прежним местом, чтобы Тибор мог ее найти.
Шли недели, но так и не приходило вестей от ее родителей, Эмануэля и Паулы Роны, добропорядочных владельцев кофейни в Злате-Моравце, депортированных в Аушвиц в июле 1942 года. От друзей семьи она узнала, что ее родители умерли в газовой камере спустя месяц после прибытия в Биркенау. Не вернулась и сестра Боежка, 34-летняя белошвейка, которую Приска пыталась снять с поезда в марте того же года. Годы спустя она узнала, что Боежка избежала газовых камер благодаря своим талантам в рукоделии и была назначена ответственной в швейный цех Аушвица. На протяжении трех лет она шила и латала униформу СС. Рискуя собственной жизнью, Боежка проявляла милосердие к девушкам, которые работали под ее началом, и смотрела сквозь пальцы, когда они чинили и свою собственную одежду. В декабре 1944 года, за месяц до освобождения лагеря, Боежка бросилась на ограждение под напряжением и покончила с собой; эта новость разбила сердце Приски. Позже выяснились более точные сведения о том, что Боежка заболела тифом, от которого и скончалась. Приска решила верить во вторую версию.
