И так она жила день за днем.
Так же, как Приска хотела увидеть Тибора, Анка изнемогала от желания обнять Бернда. У нее осталась только надежда. Надежда, что завтра станет лучше. Надежда, что завтра она не заболеет и не потеряет ребенка. Надежда, что она выйдет оттуда живой. А может, и Бернд проходил через те же мучения, когда приехал в Аушвиц? Сидит ли он в таком же бараке на другой стороне лагеря и так же беспокоится за жизнь своей жены?
Анка выяснила, что их отделяет трехметровый цементный забор и километры колючей проволоки. Не было новостей ни о ком из ее родных – родителях, дядях и тетях, бабушках и дедушках. Несмотря на слухи о газовых камерах и печах, возможно, те, кто выглядел более-менее здоровым, остались живы?
Анка не знала, что она в меньшинстве. Из 1,3 миллиона людей, привезенных в Аушвиц, 1,1 миллион был обречен на смерть, включая всю ее семью. Некоторые из них, как она позже узнала, были обмануты обещанием перевести их в «семейный лагерь» (Familienlager) – секцию, созданную СС для проверок Красного Креста летом 1943 года, после инспектирования Терезина. В ходе глобальной нацистской пропаганды многие терезинские семьи попадали в семейный лагерь, где никого не брили наголо и разрешалось оставлять себе личные вещи.
Чешских заключенных заставляли отправлять открытки по почте, чтобы убедить остальных в подобающих условиях жизни. В одной из таких открыток Ольга, проживавшая в Праге двоюродная сестра Анки и Здены, получила от последней открытку, в которой по-немецки были написаны необходимые фразы: «Дорогие мои, я здесь с мужем, сестрами и племянником. У нас все в порядке, чувствуем себя хорошо… Передаю всем привет и целую. Ваша Здена Исидор». Несмотря на огромный риск, девушка написала в строке получателя слово «лехем» (иврит – «хлеб») вместо «Ольга», надеясь, что так сестра догадается, что они голодают. Ольга сразу все поняла и выслала им продукты, но семья так никогда их не получила.
Доктор Россель из Международного Красного Креста нанес незапланированный визит в Аушвиц, но его увели от бараков и полумертвых людей. Вместо инспекции он болтал с молодым офицером СС о зимних видах спорта и перед отъездом пообещал прислать сигареты и некоторые лекарства. Как только Красный Крест перестал наносить визиты, семейный лагерь ликвидировали. Расслабившихся в этой «гавани океана ужаса» терезинских стариков, детей и их родителей снова бросили на произвол судьбы. В ту ночь, 8 марта, произошло самое крупномасштабное убийство чехов – 3 700 человек из 5 000 евреев, которых сожгли в ту ночь. Среди них были и все родственники Анки. Большинство из них пели чешский гимн по дороге к смерти.
Прожив в Биркенау чуть больше недели, Анка окончательно потеряла чувство времени. Она не могла выносить мысли о судьбе своих близких и с трудом заставляла себя думать о будущем ребенке, чье существование ставило под угрозу саму ее жизнь. Думать она могла только о том, как пережить следующий отбор, и старалась как можно меньше дышать пеплом, который кружился над лагерем. Утром 10 октября 1944 года Анка услышала, как Менгеле во время очередного осмотра сказал комиссии: «Хороший материал». И в очередной раз смерть прошла мимо нее. «Мы чувствовали себя скотиной, отправлявшейся на бойню».
В то утро, все еще голая, но с одеждой в руках, Анка с группой прочих женщин были направлены в большое мрачное здание, вместо того, чтобы вернуться в бараки. Все, кто медлил и сопротивлялся, получали удар дубинкой. Анка размышляла: «Это и есть оно? Нас ведут в камеры? Нас же выбирали для работы». Хотя она понимала, что там их медленно будут изводить рабским трудом вместо относительно быстрой смерти от газа.
В незнакомом здании им приказали принять душ. Молящихся и перепуганных женщин затолкнули в душевые, и у каждой сердце замерло от отчаяния. Они не могли поверить глазам, когда из леек над головой полилась вода, а не газ. «Вода! Жизнь!» – выкрикивали отовсюду. Немного чище, чем обычно, они вышли на получение смены одежды и хлеба с колбасой, после чего отправились на железнодорожную станцию. Их рассадили по грузовым вагонам и заперли, после чего поезд унес их от огня, серы, кислой грязи и тошнотворного запаха Аушвица.
Анка разглядывала красно-оранжевое зарево над лагерем сквозь щель в стенке вагона. Она не представляла, куда их везут, но впервые за несколько недель она смогла полноценно выдохнуть. «Мы знали, что хуже быть не может, поэтому были взволнованы и рады… Ощущение, что ты покидаешь Аушвиц живым – просто неописуемо! Будто мы в раю».
По словам Анки, потерять Биркенау из виду было одним из самых приятных моментов в ее жизни – так же, как для Приски и Рахель. Девушки еще не знали, что им предстоит встретиться с самыми большими угрозами для них самих и жизни будущих детей – голодом, истощением и холодом.
Фрайберг
Местом назначения поездов с тремя будущими матерями был Фрайберг – нацистский трудовой лагерь в саксонском городе, в 35 километрах на юго-запад от Дрездена. На территории лагеря находился военный завод.
Рахель Фридман, 25 лет, была зарегистрирована как польская еврейка Рахаела Фридман (№ 53485) и прибыла во Фрайберг первой из трех женщин, на поезде, который выехал из Аушвица 31 августа 1944 года. В числе 249 других польских евреев были ее сестры Сала, Бала и Эстер, все еще шокированные потерей остальной семьи сразу после прибытия в Аушвиц из Лодзи.
Приска Левенбейнова (№ 54194), 28 лет, была зарегистрирована как «SJ» – словацкая еврейка и прибыла 12 октября 1944 года. На том же поезде прибыли еще пять тысяч чешских, немецких, словацких, датских, югославских, итальянских, польских, венгерских, русских и американских евреев и некоторые женщины, не имеющие гражданства. Новая подруга Приски, Эдита, пообещавшая Тибору ухаживать за его женой, по-прежнему была верна своему обещанию. Приска была на том же поезде, что и 27-летняя Анка (№ 54243), зарегистрированная как чешская еврейка Ханна Натан, с подругой Мицкой и несколькими терезинскими знакомыми.
Еще одна транспортировка польских евреев из Биркенау была осуществлена 22 сентября. Каждого пассажира того поезда снабдили личным номером, к чему немцы отнеслись с большим педантизмом – именно так они координировали совместную работу Аушвица и Флоссенбюрга в Баварии, контролирующего завод во Фрайберге. Несмотря на то, что пассажиры были обезличены, нацисты не делали татуировок с личными номерами никому из тысячи женщин в возрасте от 14 до 55 лет, прибывших на заброшенную фабрику по изготовлению фарфора. Аушвиц был единственным лагерем, где в 1941 году появилась данная практика. Те, кого планировали сразу направить в газовые камеры, не обозначались номерами, и это еще больше пугало неотмеченных людей.
«Мы замечали, что у всех остальных есть татуировки, и я не могла найти логичного объяснения, почему их не делают нам, кроме двух вариантов – мы либо скоро отправимся на смерть, либо нас увезут в Германию на работы, а там в этом уже нет необходимости».
Путь из Аушвица занял две ночи и три дня, окон и дверей не было, запасы воды и еды ничтожно малы. Пассажиры определяли время суток, ориентируясь по маленькому зарешеченному окну под потолком. Они прижимались друг к другу или, сидя в углу, притягивали колени к груди. Ведром пользовались по очереди, смирившись с унижением. Условия в вагонах различались: две женщины были обеспечены лагерными кофе, хлебом и супом с грязной кухни поезда, а вот Анке ничего не досталось.
