«Капос были такими же заключенными, как и остальные, просто им удалось найти работу получше. Среди них были терпимые, но иногда попадались хуже немцев. То тут, то там появлялась информация. Сложив вместе все новости, мы поняли, что направленных налево отравили газом. Мои родители, сестры, племянник и другие близкие люди отправились в газовые камеры».
Пока Анка пыталась смириться с этой новостью, девушка по имени Ханнелора запела известную немецкую песню. До пришествия Гитлера к власти она была профессиональной певицей и решила песней подбодрить окружающих. По словам Анки, получился совершенно противоположный эффект, и женщины попросили ее прекратить. «Это показалось сумасшествием, потому что было ощущение, что ты не песню слушаешь, а идешь на сожжение».
Спустя несколько часов после их прибытия надсмотрщики внесли грязный котел с маслянистой жидкостью, которую они называли супом. Девушкам выдали одну тарелку на четверых, без столовых приборов. «Мы были настолько шокированы происходящим, что впервые за долгое время даже голода не чувствовали». Еще не догадываясь, как тяжело в этом месте с едой, новые узники несколько дней кряду ее отвергали. Польские женщины бросались на дополнительные порции и выхватывали суп руками из тарелки, как животные.
Лиза Микова, узница из Чехии, прибывшая на одном поезде с Анкой, рассказывала, как это было. «Они спрашивали: “ Ты не будешь есть?” Мы в ответ говорили: “Нет, это же ужасно, тарелки немытые”. Как же они смеялись! “Ну так мы заберем?” Мы видели, как они были голодны, как слизывали с тарелок даже запах. На следующий день был тот же суп, и снова мы сомневались. Польские девушки рассказали нам, что “когда-то тоже нормально ели ножом и вилкой”, а это место нормальным не было, и если перестать есть, то сначала потеряешь вес, потом интерес к жизни, а после и саму жизнь. И мы начали есть, хоть это и было отвратительно».
Мало кто спал в первые дни, а если и могли задремать, то их почти сразу будил утренний подъем на построение, куда их выгоняли дубинками. Им приказывали раздеться и часами стоять на холоде, пока их проверяли и перепроверяли без очевидных на то причин, кроме как истязать подольше. Некоторых били и звали «Sau Jud!» («грязная еврейка»). Другим раздавали затрещины. Постоянно кого-то вытаскивали из строя и уводили в неизвестном направлении. «Чтобы добраться туда, нужно было преодолеть огромное болотистое поле, и все это время над тобой возвышались печные трубы. Настоящий ад. Мало-помалу мы начали сознавать, что происходит».
Пока Анка ждала своей очереди жить или умереть, она раздумывала над тем, как хорошо было иметь обувь, пусть и неудобную. Босые люди тряслись от холода. Никто бы не выжил без обуви, часами стоя в толстом слое холодной грязи. Ее собственные жизненные процессы уже замерли, остались только башмаки, с которых она не спускала глаз. Она обучилась искусству выживания, которое заключалось в том, чтобы держаться невидимой, не поднимать головы, не привлекать внимания, смешавшись с толпой. Среди заключенных были свои группы, которые условно можно было поделить на Запад и Восток – с одной стороны были немцы, австрийцы и чехи, с другой – поляки, румыны и венгры. Вещи часто крали по ночам. В силу постоянного напряжения ссора могла разразиться из-за каждой мелочи, и был риск попасться комендантам.
«С каждым днем ты все лучше узнавал, как нужно выживать. Каждый старался не оскорблять немцев, быть незначительным муравьишкой, чтобы провести день без побоев», – рассказывает Анка. Ей помогало знание немецкого, она понимала команды и могла ответить на некоторые вопросы быстрее остальных, а шестое чувство помогало избежать опасных и лицемерных людей. Она научилась не думать о будущем часе, сфокусировавшись на выживании в нынешнем.
«Конечно, страх вытеснял все остальные чувства, но и с этим можно было справиться. Я снова и снова повторяла слова Скарлетт О'Хара из «Унесенных ветром» – «Я подумаю над этим завтра» – и старалась поступать соответственно».
Следующие десять дней Анка провела в месте, которое она впоследствии звала «сущим адом». Там стирались временные рамки и начинало казаться, что дни превращаются в сотни лет. Она жила от часа к часу, не представляя, что может произойти. «Мы боялись 24 часа в сутки», – вспоминает Анка. Чтобы чем-то заполнить сосущую пустоту в животе, у них был только черствый хлеб и безвкусное кофейное варево по утрам и соленая вода по вечерам. На всей территории лагеря не росло ни одной травинки, которую можно было пожевать. Тысячи человек умирали в Аушвице от голода и болезней. То, что им давали в качестве пайка, вызывало лишь спазмы и диарею, но они не могли просто выйти в туалет, когда захотят. Практически все страдали от дизентерии. «Я предоставлю вам самим вообразить, как это выглядело и пахло. Каждый был в самом отвратительном состоянии, и нельзя было даже вымыться. Я прилагала нечеловеческие усилия, чтобы пережить то время. И сохраняла дух только потому, что была беременна».
Доступ к общественным туалетам, представлявшим собой дырки в бетонном полу, был ограничен, и офицеры СС кричали «Schneller! Scheisse!», били дубинками и подгоняли вилами. Анка говорила, что никогда не видела ничего более унизительного, чем это эсэсовское «развлечение» – колоть женщин в спину, пока они испражняются. «Они так развлекались, не давая спокойно закончить свои дела. Солдаты признавались, что будут издеваться над евреями, что бы те ни делали. Это чудовищно».
Appell, или построение на плацу, возвещалось колокольным звоном и проходило на рассвете и закате, с очередным отбором во время каждого из них. Согласно этой смертельной арифметике, узников было так много, что голые построения могли длиться часами, пока всех пересчитают и занесут в книгу учета. Женщины, ежедневно стоявшие перед курящей медкомиссией, потеряли всякий стыд. «В какой-то момент стало уже неважно, в одежде ты или без нее. Голодных и напуганных людей отправляли налево и направо, а тогда мы уже знали, что это означает… каждый день в 4 утра ты стоял под дождем и ветром, и размышлял, когда же придет твоя очередь. Если бы они узнали, что я беременна, то быстро решили этот вопрос».
Анка прошла, по меньшей мере, 12 таких селекций. «Я думаю, нас не считали за людей. Единственным критерием выбора было “достаточно ли экземпляр здоров для выполнения работы”. И каждый день я задавалась вопросом: смогу ли я это вынести? выдержу ли еще дольше? Каждый думал только о себе, но когда выбор стоит между жизнью и смертью, то выбирают жизнь. Ты не делаешь ничего, чтобы поспособствовать тому или иному решению, но всегда чувствуешь облегчение, что идешь направо, а остальные – налево. И дело не в других людях, а в том, что ты сделал свой выбор в пользу жизни».
Если кого-то не было на построении из-за болезни или смерти, то узники стояли на плацу еще дольше, пока не приведут учет в соответствие с действительностью. Измотанная и ослабевшая Анка, потребляя лишь сотню калорий в день во время беременности, изо всех сил старалась не падать в обморок, как большинство, во время длительных построений по два раза в день. «Тех, кто болел или терял сознание, отправляли прямиком в газовые камеры. Я падала в обмороки из-за беременности и страха, голода и холода, но подруги поддерживали меня… все были так добры… В Аушвице нельзя болеть – тебя либо застрелят, либо отправят дышать газом».
