Внезапно Сала заметила нечто, что наполнило ее сердце надеждой. В поле работала женщина, один в один похожая на ее мать, Фейгу. Облегчение от того, что их горячо любимая мать жива, вызвало истерику. «Я начала кричать “Мама! Мама!”, а она посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Я навсегда запомню ее лицо, она была точь-в-точь наша мать».
Рахель крепко схватила сестру за плечи и ударила по щеке. Поезд прибавил скорости, и девушек вдавило друг в друга. Железная дорога уносила их все дальше от призраков некогда любимых людей.
Анка
Анка и ее подруга Мицка прибыли в Аушвиц-Биркенау в вагоне третьего класса и были откровенно измождены как физически, так и духовно. На протяжении двух дней пути они были прижаты друг к другу и практически не могли пошевелиться и продохнуть в застоявшемся воздухе. Помимо них в вагоне находилось еще множество немытых потных тел, а открывать окна было запрещено. Не было ни еды, ни воды, и Анка говорила, что «жажда стала самым страшным из мучений». Еще задолго до того, как поезд начал замедлять свой ход, те, кто ослушался приказа держать окна закрытыми, заметили поднимающийся из труб дым. «Тогда мы еще не понимали, что это значит, но впечатление складывалось неприятное… Запах был не похож ни на что, знакомое мне до того момента. Никогда его не забуду. А вид печных труб был настолько подавляющим, что сердце уходило в пятки, хотя мы не знали всех подробностей».
Когда поезд затормозил и двери распахнулись, пассажиры выпрыгивали и падали на землю, будто пьяные. Их встретили побои и крики: «Шевелись! Бегом!» Людей охватила паника – повсюду их окружали безумцы в тюремных робах, которые отбирали багаж, обещая вернуть его позже. Но, конечно, никто ничего не возвращал.
«Лаяли собаки и кричали люди. Совершенный бедлам. Никто не знал, куда идти. Миллион человек суетились на одном месте… по меньшей мере, тысячи. Я не помню, был ли это день или ночь. Эсэсовцы кричали и раздавали удары дубинками. Это было похоже на конец света. Ты чего-то подсознательно боялся, но еще не знал, чего именно». Отряды капос (надзирателей) быстро отделяли мужчин от женщин, но все люди уже привыкли к подобным разделениям в Терезине, так что не придали этому особого значения. «Мы попали в один вагон с молодым человеком, которого я знала с детства. Он сказал: “Лучше нам попрощаться сейчас. Я пойду с мужчинами, ты – с женщинами. Встретимся после войны!” Но больше я его не видела», – говорит Рахель.
«Мужчин и женщин выстроили перед печально знаменитым доктором Менгеле, который разделял их по другим принципам. Я была молода и здорова, поэтому пошла направо. А все женщины старше 40 и с детьми – налево. Это казалось бессмысленным. Но только казалось».
Направо пошли и все терезинские подруги Рахель, после чего их выстроили по пять в ряд и сразу же увели. «Приходилось бежать по грязи… нас окутывал запах, в небе отражались зловещие огни. Впечатление было угнетающим. Но никто и представить себе не мог, насколько все ужасно. Неописуемый кошмар». Колонну погнали в душевые, где уже толпилось множество голых женщин. Всем приказали раздеться и оставить вещи. Приказ сопровождался угрозой, что в случае неповиновения солдаты начнут стрелять. Как и всех остальных, новоприбывших избавили от украшений.
За все годы в Терезине Анке удавалось сохранить свое обручальное и свадебное кольца, которые ей подарил Бернд, сжимая их в руке или пряча под язык. Каким-то образом ей удалось сделать это и сейчас, даже под зорким взглядом надзирателей.
Заключенных протолкнули в следующую комнату, где они сидели на холодном полу, пока их брили наголо. Анка изо всех сил сдерживала слезы, наблюдая, как шелковистые локоны падают ей на колени. После процедуры все волосы смели в одну калейдоскопичную кучу, в которой еще можно было разглядеть заколки, шпильки и гребни. Побритые, как овцы, женщины чувствовали себя одичалыми. Анка описывает это событие, как одно из самых зверских в ее жизни: «Ты чувствуешь себя не просто голым, а раздавленным… как таракан… Физически тебе не причинили боль, но унизили настолько сильно… ведь это сделано не по собственной воле… мы не могли представить, как будем выглядеть совсем без волос». Когда их снова построили, Мицка, отпустив подругу лишь на пару минут, уже не могла ее найти и кричала: «Анка! Анка! Где ты?»
Анка ответила: «Если ты – Мицка, то я рядом».
«Мы разгуливали голыми, а отовсюду на нас смотрели мужчины – просто унизительно. Нас до смерти пугала неизвестность».
Нагих женщин вывели на дождь и холод для очередной проверки Менгеле. Анка пыталась прикрыть ладонями грудь, сохраняя остатки достоинства. Увидев, что их снова обшаривают в поисках оставшихся драгоценностей, Анка сняла кольца и со слезами на глазах бросила их в грязь под ногами. «Я твердо решила, что немцам они не достанутся. Это разбило мне сердце, но то было мое решение … Может, позже кто-то и нашел их, но в тот момент кольца были самым дорогим в моей жизни». Анка навсегда потеряла символ любви Бернда, но оставалось ощущение, что она совершает акт протеста. И она намеревалась продолжать свой путь несогласия.
Вытягивая увязающие в грязи ноги, они последовали в душевые – с облегчением, потому что никто еще не знал другого значения слова «душевые». Вода, вытекавшая вместо газа, была холодной и грязной, не было ничего, чем можно смыть липкий пот. Мокрым женщинам начали бросать одежду из грубой ткани, которая неприятно ложилась на кожу. «Нам выдали какие-то чудовищные тряпки, кому-то повезло с обувью, кому-то нет. Мне вот достались тяжелые деревянные башмаки». Далее их повели к рядам бараков. Во время бега ноздри заполнил странный неприятный запах, который, судя по всему, испускали печные трубы.
Одна из женщин повернулась к Анке и спросила: «Они там мясо жарят, что ли?». Они взглянули на клубы черного дыма, но не смогли ответить. «Мы были в полнейшем смятении, перепуганы, а жизнь превратилась в кошмар наяву».
Их барак был похож на курятник – пол грязный, окон нет, лишь несколько узких щелей в потолке. Внутри стояли трехэтажные нары без матрасов и покрывал. Здание было переполнено. Казалось, что там уже несколько тысяч женщин, по дюжине на каждой койке. Новоприбывших встретили стоны и мерзкий запах немытого тела. Никому не сказали, где они будут спать и что им делать дальше.
Одна из терезинских подруг Анки лихорадочно искала среди этих людей знакомые лица, но безуспешно. В конце концов, она спросила у одной из женщин: «Что здесь происходит? Я смогу увидеть своих родителей?» Ответом ей стал дружный истерический хохот, казалось, обезумевших людей. Куда их привезли? В сумасшедший дом? И они тоже сойдут с ума от отчаяния? Одна из женщин завыла: «Ты увидишь, еще как увидишь!» Другая, с сумасшедшей ухмылкой, добавила: «Тупая ты корова! Они уже в печах. Вот нас всех сожгут, тогда и повидаемся!»
Анка была абсолютно уверена, что эти люди выжили из ума. «Но вскоре мы поняли, что они говорят правду. Стало ясно, что там происходит на самом деле… Они жгут людей».
Женщины из Терезина втиснулись на койки, которые смогли найти, пытаясь держаться вместе. Анка и Мицка нашли себе место между двух дурно пахнущих тел, где с трудом бы втиснулся ребенок. Лежа на жестких досках, девушки обдумывали то, что их жизнь в гетто оказалась роскошью. Многие начинали стонать и плакать, остальные молча страдали от измождения, парализованные страхом от комендантских проверок.
