На время представления люди в зале переставали быть заключенными, зацикленными на поиске еды и страхе за свою жизнь. Они без стеснения плакали и смеялись, надеялись и грустили, а музыка, танцы и песни уносили их в мир счастливых фантазий. «Все это немного разряжало атмосферу. Искусство приносило облегчение».
Одним из самых невероятных зрелищ Терезина был любительский хор под руководством румынского дирижера и музыканта Рафаэля Шехтера. Хор исполнил самое сложное произведение Джузеппе Верди – «Реквием» – не менее 16 раз. Эту невероятную католическую погребальную литургию учили нота за нотой, слово за словом на латыни – и все это в холодном, промозглом подвале. Аккомпанировали на единственном рояле (без ножек), состав хора постоянно менялся из-за транспортировок на восток, но Шехтер говорил своим коллегам: «Мы споем нацистам то, чего не можем сказать».
Одна из строчек в части Libera me («Освободи меня») гласит: «Освободи меня, Господь, от бесконечной смерти… когда ты придешь судить мир огнем». В другой строке утверждается, что «никто не уйдет безнаказанным» в день Страшного суда. Слова эти стали вызывающим предзнаменованием небесной кары каждому грешнику. Анка была на выступлении, когда в зале присутствовали и нацистские чины. Позже она говорила, что это было самым душераздирающим выступлением в ее жизни. Когда все закончилось, еврейская публика сидела, затаив дыхание, в ожидании реакции эсэсовцев. Офицеры начали хлопать, и все остальные со слезами на глазах подхватили аплодисменты.
В ходе своего художественного сопротивления под пристальным взором Freizeitgestaltung (Управление по делам досуга) народ Терезина начал проводить лекции и занятия, кружки кройки и шитья и программы облагораживания города. Если люди не принимали участия в художественной и образовательной деятельности, то занимались фактическим улучшением пространства жизни.
Даже под нависшей над всеми угрозой евреи выбрали жизнь. В качестве личного акта протеста они пели, танцевали, влюблялись, женились и, отчаянно желая прикоснуться друг к другу, искали любую возможность быть рядом со своими возлюбленными.
Бернд работал в мастерской и на складе лесоматериалов в блоке Bauhof, который находился за пределами крепостного вала и колючей проволоки. Одной из его задач было изготовление мебели для немецких офицеров – собственно, то же, что он делал в Праге. После работы он пробирался в барак, где жила его жена. Там было негде уединиться, но никто и не стеснялся. Они были не единственной парой, которой хотелось побыть вместе, поэтому некоторые привилегированные заключенные снимали отдельные комнатки. Остальным приходилось довольствоваться редкими моментами единения. Иногда мужчины среди ночи пробирались в женские бараки, и казалось, что все здание ходит ходуном. «В комнате было 12 женщин, иногда ночевали и 12 наших мужчин – никто не возмущался. То была одна из немногих оставшихся нам радостей», – вспоминает Анка. Это было очень рискованно, но стоило того. Все были молоды, влюблены, а пара часов подле друг друга дарили проблеск надежды на лучшее.
Со временем Анка и Бернд убедили себя в том, что раз других отправляют в лагеря, а они все еще в гетто, то нацисты сдержат свое обещание не трогать «пионеров» строительства и всю войну пара проведет в Терезине. Рельсы дотянулись до самого центра города, но Анка – как и многие другие – верила, что война скоро кончится.
Анке исполнилось 26, значит замужем она уже три года. Девушка не могла дождаться, когда уже станет матерью, и боялась, что потом может быть поздно. Однако они с Берндом решили, что было бы неправильно рожать при таких обстоятельствах. Хоть это никогда не объявлялось во всеуслышание, немцы четко разделили мужчин и женщин, а «преступная» беременность могла кончиться расстрелом. Несмотря на это, летом 1943 года Анка обнаружила, что беременна, и была втайне довольна. Ее мать, Ида, не могла скрыть своего удивления: «Когда? Но как?», а Анка лишь пожала плечами, и они весело рассмеялись. Девушка убедила себя, что этому ребенку суждено появиться на свет. Девять месяцев – длительный срок, неизвестно, что может случиться за это время. Посредством запрещенных радиоприемников и слухов, исходящих от чешской полиции, до Терезина доходили новости. Сицилию взяли, Муссолини свержен и сдался союзным войскам. В варшавском гетто произошло массовое восстание, а немецкий Рур бомбят. Хотелось верить, что конец войны уже не за горами.
Но этим дело не кончилось. Эпидемия тифа в гетто убивала по сотне людей каждый день. Те же вагоны, что привозили заплесневелый хлеб, увозили многочисленные трупы. Гробов было так мало, что тела просто заворачивали в тряпье и складывали в коридорах. Крематорий сжигал по тысяче людей в месяц.
Осенью пришла повестка, что сестры Анки, Ружена и Здена, племянник Петр и зять Герберт отправляются на восток в составе 5 000 транспортируемых. Отправятся и тетя с дядей – часто забирали сразу всю семью. «Когда отнимают близких, человек мир перевернет с ног на голову, лишь бы их спасти. Я испробовала все, но безрезультатно. Я пыталась подкупать людей, но и это не помогло. Да и затея очень рискованная. Все пытались спастись. Но если немцы сказали, что нужна тысяча, то тысяча и уедет. Либо тебе повезло, либо нет».
Сотни людей кончали с собой, чтобы не отправляться в это путешествие в неизвестность. В Терезине зарегистрировано 271 самоубийство и 211 попыток самоубийства, большинство из них – в период транспортировок. Когда у людей отбирали близких, они прыгали из окон, резали вены, вешались и глотали таблетки, украденные из медпункта.
Одно из последних воспоминаний о близких у Анки – это образ ее пожилой тети, «собранной и причесанной», сидящей на чемодане. «Она пожала мне руку и сказала: “Что ж, до встречи”, будто мы с ней в Гранд отеле Градца-Кралове… “не прощай”, а будто “увидимся на следующей неделе”. Она не знала, что ее ждут газовые камеры, но точно представляла нечто страшное».
Вымучивая улыбку, Анка махала им вслед, пока тысячи ног поднимали пыль по пути к вагонам. Девушка молилась, чтобы снова их увидеть, а родные бы без нее не умерли от голода.
Шли месяцы, живот Анки сильно округлился. Она предвкушала материнство, несмотря на то, что она сильно похудела, а в предоставляемой еде было недостаточно питательных веществ. «Мы не могли дождаться появления малыша. Помню, как на четвертом с половиной месяце ребенок начал двигаться. Я была на своем рабочем месте, когда это случилось. Я кинулась к своему начальнику и, вне себя от радости, выпалила: «Он зашевелился! Это же чудо!» Но вскоре радость превратилась в страх – хороших новостей с фронта не было, а транспортировки возобновились.
Комендант лагеря, Антон Бюргер, обнаружил нескольких беременных заключенных и приказал всем прийти и доложить о своем положении. Быть беременной еврейкой значило совершить преступление против рейха, поэтому был отдан приказ абортировать все плоды моложе 7 месяцев. Тем, кто скрывал положение, было приказано сдаться, иначе и они, и их община будут наказаны.
Анка и Бернд решили не говорить ничего до тех пор, пока это не станет совсем очевидно. Их привели в кабинет коменданта вместе с четырьмя другими парами. Разъяренный нацист размахивал пистолетом и приказывал подписать документ, в котором они соглашались в передаче ребенка сразу после рождения в руки офицеров для «эвтаназии». Несмотря на языковую эрудицию, это слово Анке было незнакомо; после той сцены она узнала от других, что имелось в виду убийство ее ребенка сразу после рождения. Анка почти потеряла сознание.
