Во всей Восточной Европе мы видели массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации стали хозяевами не только банковских систем, но и практически всей экономики, а через нее — и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию социально-экономического развития Румынии: совершенно неожиданно для ее европейски ориентированного руководства оказалось, что будущее страны в рамках европейской интеграции в решающей степени определяется не национальными властями, но корпорациями «старой» Европы и решениями Еврокомиссии, на которые власти Румынии не могут оказать практически никакого реального влияния. Соответственно, никакая национальная стратегия развития в рамках Европейского союза невозможна по определению, по крайней мере, для его новых, относительно слабых членов.
В связи с этим возникает резонный вопрос: если это суверенитет, то чем в таком случае является колониальная зависимость? И где тот «суверенитет» членов Европейского союза, который от России истерически требуют признавать и уважать?
Развитые страны (в том числе в рамках «Восточного партнерства») действуют (возможно, бессознательно) по принципу «возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами». В целом это все меньше напоминает декларируемое справедливое и равное сотрудничество и все больше — жестокую неоколониальную эксплуатацию.
Имманентный управленческий кризис
Глубокая и неустранимая внутренняя дифференциация Европейского союза оборачивается серьезным различием даже самых насущных интересов его членов, которое в свою очередь превращает практически все значимые решения, принимаемые в его рамках, в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов.
Вступление в силу Лиссабонского договора облегчило этот процесс (впервые введя внятный формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострило внутреннюю напряженность в Европейском союзе, создав угрозу того, что некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.
Однако принцип многоуровневого компромисса как основного инструмента выработки решений сохранился, соответственно, корректировать их после принятия по-прежнему остается исключительно сложно, что сохраняет поразительную негибкость позиции Европейского союза. Поскольку эта позиция естественным образом вырабатывается без участия не входящих в объединенную Европу стран (в том числе и России), она, как правило, оказывается негибкой за их счет, в том числе и за счет нашей страны.
При этом высокое влияние США на политическую элиту целых ряд стран Европейского союза (часто доходящее до прямого управления ими как марионетками, в частности в случаях Польши, Прибалтики и Болгарии) позволяет им оказывать колоссальное воздействие на процесс принятия решений, регулярно добиваясь от Европейского союза действий, выгодных США и невыгодных ему.
Важную роль в этом играют и интеллектуальная несамостоятельность, зависимость европейского политического класса от США и их глобальных аналитических структур, а также страх ответственности, привычный для последних поколений европейской политической «элиты». Они традиционно делегируют принятие значимых решений США, получая от них умеренные дивиденды (в основном частного характера) и перекладывая на них перед своими избирателями и национальными элитами как их, так и свои собственные ошибки.
Единственным моментом, когда руководители Европы почти освободились от стратегической зависимости от США, представляется нападение на Ирак в 2003 году. Оно осуществлялось с такими грубыми нарушениями европейских ценностей (от соблюдения процедур принятия решений до простого человеческого здравого смысла), что руководители континентальной Европы, выражая публичное несогласие с ним (или, как минимум, сомнение в его правомерности), вплотную подошли к преодолению своей зависимости от США. И, ощутив, что при продолжении этой линии им поневоле придется начать самостоятельно принимать определяющие будущее их стран решения и нести ответственность за последствия их реализации, перепугались и панически вернулись под крыло американской администрации. Процесс этого возвращения получил юмористическое (для наблюдавших процесс с близкого расстояния) наименование трансатлантического ренессанса.
Заблаговременно принятые и в силу трудности процедуры выработки не подлежащие корректировке решения затрудняют, а то и делают принципиально невозможной плодотворную дискуссию с представителями Европейского союза. Евробюрократ еще до его качественного расширения в 2004 году напоминал магнитофонную кассету с записью соответствующей директивы и пространными велеречивыми рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных (в том числе им же самим) европейских ценностях. После этого расширения, сопровождавшегося (в том числе и как следует из приведенной выше таблицы) качественным усилением внутренней неоднородности Европейского союза, ситуация только усугубилась.
На деле же демократия и компромиссы понимались и понимаются евробюрократией исключительно как безоговорочное подчинение ее требованиям, в том числе и прямо нарушающим ее-де собственные нормы (так, Еврокомиссия долгие годы отчаянно требовала от России ратифицировать заведомо невыгодный ей договор к Энергетической хартии, хотя в соответствии с европейскими нормами не имеет права даже обсуждать вопросы энергетического сотрудничества), то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейские бюрократы в принципе не способны увидеть (или художественно изображают это) внутренней противоречивости свойственных представителям Европейского союза проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии. Как без тени сомнения выразился один из депутатов бундестага в частной беседе с автором данной статьи, «полноправный демократический диалог — это когда мы говорим вам, что вы должны делать, думать и чувствовать, а вы поступаете в полном соответствии с нашими указаниями».
Однако это далеко не самое худшее.
Ценностный кризис Европейского союза
Непреодолимая и не снижающаяся со временем культурная и хозяйственная разнородность Европейского союза объективно обусловливает, как это было и в Советском Союзе, необходимость исключительно высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых элементам этой системы можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.
Однако, с другой стороны, идеологизация неминуемо чревата весьма существенным снижением качества управленческих решений, как мы также видели на примере Советского Союза.
Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации — традиционно провозглашаемые (как бы сильно они ни извращались на практике) европейские ценности и расширение сферы их применения (то есть расширение Европейского союза) — сталкивается с двумя фундаментальными и, по всей видимости, принципиально непреодолимыми вызовами.
Прежде всего, противоречие между формальным политическим равноправием членов Европейского союза и различным уровнем их не только социально-экономического, но и культурно-цивилизационного развития ослаблено Лиссабонским договором за счет равноправия. Надежды же на быстрое подтягивание новых членов к лидерам оказались еще более беспочвенными, чем аналогичные надежды советской цивилизации. Таким образом, Европейский союз ради повышения эффективности управления сделал весьма значительный шаг назад от равноправия, что представляется, несмотря на всю свою очевидную вынужденность, весьма существенной эрозией европейских ценностей в традиционном европейском их понимании.
