Замена сравнительно равноправных рыночных отношений технологическими отношениями, ставящими пользователей технологий в полную и всеобъемлющую зависимость от их разработчиков и владельцев, как представляется, в принципе может стать механизмом преодоления современного кризиса глобальных монополий и еще большего, уже не количественного, а качественного укрепления их власти.
Процесс этот, насколько можно судить, уже начат: одним из подтверждений являются масштабные и постоянные вложения частных капиталов в государственные ценные бумаги США (пусть даже и недостаточные относительно растущих потребностей последних), продолжающиеся даже тогда, когда они являются гарантированно убыточными. Согласие участников рынка на убытки ради безопасности — яркий пример массового нерыночного поведения, вызванного контролем США за инфраструктурой мировых рынков (из-за чего в любой момент может рухнуть почти любой рынок, кроме рынка их государственных бумаг) и, что представляется даже более важным, за инфраструктурой принятия решений значимыми участниками этих мировых рынков.
Данный проект в настоящее время представляется магистральным, базовым для глобального управляющего класса, однако в силу его качественной, принципиальной новизны (и, что не менее важно, непрозрачности) и внутренней сложности спрогнозировать его последствия в настоящее время не возможно. Неминуемая частичность анализа, органически присущая представителям бизнеса (пусть даже глобального) в силу самого характера их деятельности, в конечном счете обрекает проект построения технологической диктатуры на провал. Однако любая попытка оценить то, каким именно он будет и когда (а главное, на каком этапе реализации) произойдет, в настоящее время преждевременна.
3.3. Наднациональное управление единым мировым рынком
Данный проект сводится к созданию в той или иной форме «мирового правительства», объективная невозможность которого и объективная же неизбежность стремления к которому даже самых разумных представителей глобального управляющего класса подробно разобрана в разделе 3.1.
Наиболее серьезная попытка создания единого глобального центра финансового управления, своего рода финансового Госплана, по выражению Сороса, была закончена скандальной отставкой Стросс-Кана с поста директора-распорядителя МВФ (еще более скандальной из-за того, что в итоге с него были сняты так громко и торжественно выдвинутые обвинения).
Помимо фундаментальных предпосылок создания единого органа управления глобальным рынком, описанных выше, представителями глобального управляющего класса движет и повседневная, сугубо техническая потребность в обеспечении стабильности. Ситуация на мировых рынках, строго говоря, все больше напоминает конец XIX — начало XX века в США, когда самостоятельно, на свой страх и риск и по собственному усмотрению осуществляемая крупнейшими банками США кредитная эмиссия стала фактором дестабилизации единого американского хозяйства. Ее растущие масштабы объективно требовали создания единого финансового регулятора, координировавшего эмиссию и страховавшего риски отдельных банков.
Поскольку американская государственность, исторически вызревавшая и учреждавшаяся снизу, к тому времени так и не созрела до самостоятельного создания такого регулятора, он был, несмотря на отчаянное сопротивление общества, учрежден самими банкирами как «банк банков» — Федеральная резервная система (ФРС).
Представители глобального управляющего класса не могли не видеть аналогии глобального финансового рынка с американским финансовым рынком столетней давности с той разницей, что место крупных американских банков на нем занимали национальные банки крупнейших и наиболее значимых стран.
Создание глобального регулятора для глобального же рынка является строго логичной идеей, не учитывающей лишь одного существенного фактора: политической независимости национальных банков. По сути дела, они являются ключевым элементом государственного суверенитета, которым отнюдь не были готовы жертвовать представители наиболее влиятельных государств и в первую очередь США.
Именно американская бюрократия, ориентированная на реализацию национальных интересов США (разумеется, и своих собственных), похоронила идею создания глобального регулятора, наиболее далеко продвинувшуюся к своему осуществлению за все время своего существования.
Уже было решено, что новый регулятор (своего рода глобальный банк национальных банков) будет создан на базе МВФ (что представляется вполне логичным). Уже были определены основные правила и принципы его функционирования и регулирования им эмиссии национальных валют (воплощение которых в жизнь привело бы к катастрофе в целом ряде даже сравнительно развитых стран, однако, весьма вероятно, продлило бы за счет этого существование глобального рынка в его современном виде). Уже был найден взаимоприемлемый руководитель нового глобального регулятора — директор-распорядитель МВФ Стросс-Кан.
Практическая подготовка необходимых для запуска нового глобального проекта массивов документов приобрела такие масштабы, что в нее была непосредственно вовлечена даже российская бюрократия. Ведь обычно она в силу своей то ли некомпетентности, то ли зависимости не допускалась в рамках «большой восьмерки», когда та еще существовала, до рассмотрения конкретных проблем глобальных финансов. (Стоит напомнить, что тогдашние министр финансов Кудрин и председатель Банка России Игнатьев лишь один раз были приглашены на совещание руководителей денежных властей «большой восьмерки», после чего на них перестали тратить время, приглашая руководителей денежных властей, не входивших формально в «большую восьмерку», но зато непосредственно влиявших на глобальные финансы Китая и Индии. По всей видимости, их министры финансов и председатели национальных банков обладали необходимым для серьезных дискуссий уровнем компетентности. Кроме того, вероятно, они обладали минимальной самостоятельностью, позволявшей им самим принимать решения об управлении финансами своих стран и соответственно создававшей необходимость убеждать их или, по крайней мере, выяснять их мнение.)
Однако, несмотря на все влияние и мощь глобального управляющего класса, в том числе и в сфере формирования сознания национальных элит, он не смог переломить инстинкта самосохранения американской бюрократии, в первую очередь связанной с ФРС.
Ведь представлялось совершенно очевидным, что создание глобального регулятора подорвет в первую очередь именно ее позиции, так как в настоящее время она, будучи формально национальным регулятором с исключительно национальной сферой ответственности, в силу американского доминирования является на самом деле глобальным регулятором. Исключительно важная ее особенность заключается при этом в ее принципиальной и полной свободе от ответственности за любые последствия ее деятельности, наступающие за пределами США.
Таким образом, ФРС наиболее полно и ярко выражала своей деятельностью и своим положением сущность «американского противоречия» между исполнением одновременно роли ключевого участника глобальных рынков и их же наиболее влиятельного арбитра.
Создание глобального регулятора задумывалось и осуществлялось как способ в том числе и снятия этого противоречия, но за счет драматического сужения реальных функций, возможностей и степеней свободы ФРС. При этом весьма важно сознавать, что ограничение произвольного, корыстного и в принципе безответственного влияния США на жизнь формально независимых и суверенных стран (каким было бы, в частности, ограничение возможностей ФРС в пользу глобального финансового регулятора) воспринимается в американской политической культуре как не имеющий никаких оправданий злостный и злонамеренный подрыв суверенитета США.
