– Я буду у вас часам к семи.
– Приготовлю тебе ужин.
– Нет, мама, не стоит. Я все привезу с собой.
– Солнышко, я настаиваю. Да, и еще, Анна.
– Слушаю.
– Спасибо тебе. Ты не представляешь, как я рада, что ты у меня есть.
До самого Мичигана я думаю о последних словах мамы. Наверное, я слишком глупа и не могу усвоить урок судьбы, после всех потерь в жизни. От этих мыслей по телу пробегает дрожь, но я должна себя заставить. Иного пути у меня нет. Необходимо принести извинения еще двоим людям, пока я опять не опоздала, – сыну и дочери Боба.
С Энни и Бобом-младшим я никогда не встречалась. Когда их отец познакомился с мамой, они были уже взрослые. Не представляю, кто рассказал им о моем обвинении, но они знают. Мама говорила, что они редко общаются с Энни и Младшим. Я предполагаю, что по моей вине они отдалились друг от друга. Наша прежняя соседка миссис Джейкобс рассказала всем в округе, конечно, люди долго обсуждали такое громкое событие. Должно быть, и бывшая жена Боба в курсе. Неужели она так жестока, что рассказала собственным детям? Скорее всего.
Я смотрю вперед на бесконечную трассу А-57.
Энни, старшей, наверное, под пятьдесят, не намного моложе мамы. Летом 93-го она уже была замужем и жила в Висконсине. Младший, кажется, учился в колледже.
Приедут ли они одни или захотят привезти семьи? Не представляю, какой вариант был бы для меня предпочтительнее: выслушать их гневные речи в присутствии свидетелей или без них?
От таких мыслей меня начинает подташнивать. Я прибавляю звук на айподе и слушаю песню «Лайфхаус». «Я прошел полпути, но все еще иду…» Они поют будто обо мне. Я проделала лишь полпути, извинилась еще не перед всеми. Позади нелегкий путь, но впереди еще долгая дорога. Я смогла приподнять капюшон плаща, ставший для меня завесой тьмы, но воротник все еще давит мне на шею.
Откидываюсь на подголовник и продолжаю размышлять. Смогу ли я посмотреть им в глаза? Я бы на их месте испытывала лютую ненависть к человеку, посмевшему обвинить отца в сексуальном домогательстве. Пожалуй, я презирала бы их больше, чем сам отец. Никакие извинения, даже самые искренние, не в состоянии изменить прошлое.
Я могу постараться сгладить ситуацию, объяснить им, что была маленькой девочкой, мечтавшей лишь о том, чтобы родители помирились. Могу даже сказать правду, но беда в том, что до сего дня я не уверена, что то прикосновение Боба было случайным.
Возможно, я надумываю, пытаясь себя защитить. Нет, если я ступила на этот путь, надо принять на себя все сто процентов вины. Не пятьдесят и не девяносто девять. А я твердо решила, что пройду весь путь до конца.
Солнечный диск уже почти исчез за озером, когда я подъезжаю к дому мамы. Я выключаю двигатель и сразу замечаю на крыльце ее фигурку, словно она провела там весь день в ожидании. Если бы я не знала, то решила бы, что Альцгеймер именно у нее. Волосы неаккуратно убраны в хвост, на носу старомодные и слишком большие для ее лица очки. Куртка расстегнута, из-под кофты торчит футболка. Издалека она похожа на двенадцатилетнюю девочку.
Я вспоминаю, как люди часто принимали нас за сестер. Мысль приходит мне в голову быстрее, чем я успеваю ее прогнать. Не сходство ли мамы с ребенком привлекло к ней Боба?
– Мама! – бросаюсь я к ней.
Она смотрит так, будто поражена моим приездом.
– Анна. – Мама бежит мне навстречу по мокрой траве и обнимает крепко, почти неистово.
– Как он?
– Спит весь день, изредка просыпаясь. – Она прикрывает рот ладонью. – Как я могла быть такой беспечной? Я же столько раз собиралась повесить на дверь колокольчик. Ты бы его видела, Анна. Он промок до нитки, дрожал, как бездомный щенок.
Я беру мамино лицо в ладони, словно это она мой ребенок.
– С ним все в порядке. И ты не виновата, мама. Он нашелся, он дома.
Я задумываюсь о метаморфозах маминой жизни. Все, кого она любит, покидают ее, оставляя гадать, где они и что с ними происходит.
Последний раз я ночевала в этом доме двадцать два года назад. Интересно, смог ли бы он когда-то стать мне родным?
Я стою на пороге их крохотной спальни и слушаю, как мама поет Бобу ту же песню, что пела мне в детстве.
– Я перекинусь, словно мост через реку, через пучину твоих проблем…
Она поет хрипло и немного фальшиво. В горле встает ком. Мама склоняется над Бобом, гладит по голове и целует в щеку. На тумбочке я замечаю фотографию в рамке.
– Что это? – интересуюсь я.
– Его любимый снимок, – отвечает мама.
Я беру в руки тяжелую дубовую рамку – мы с Трейси на берегу озера. Стоим спиной к объективу и смотрим в него через плечо с таким выражением лица, словно спрашиваем: «Что надо?» После того как Боб сфотографировал нас, мы сразу отвернулись. Я внимательно вглядываюсь в снимок. Мой купальник с левой стороны чуть задрался и наполовину обнажил ягодицу, белая кожа контрастирует с загорелой ногой.
Я ставлю рамку на место, и сердце вновь сжимается от подозрений. Почему он любил именно эту фотографию, да еще поместил ее на прикроватную тумбочку?
Я вновь прогоняю назойливые мысли. То лето я все дни проводила в купальнике, в чем еще Боб мог меня сфотографировать?
Выключаю свет и вспоминаю, что говорила недавно Мэрилин: «Простить не означает забыть». Но, боюсь, в моем случае одно без другого невозможно. Если я хочу простить, то обязана забыть.
* * *
Мы с мамой сидим на веранде и пьем лимонад. Холодный вечерний воздух доносит до нас стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Она зажигает свечу, отпугивающую комаров, и рассказывает мне о шикарных домах, которые убирает.
На несколько минут мама уходит, чтобы посмотреть, как там Боб. Вернувшись, она улыбается мне и спрашивает:
– На чем мы остановились?
На чем? Она словно стремится наверстать все те упущенные годы, когда я отказывалась с ней видеться. Сейчас ее любовь ко мне стала сильнее, чем прежде, и она простила мне жестокий поступок. Разве это не пример того милосердного прощения, о котором говорила Фиона?
– Мама, я хотела бы извиниться.
– Милая, довольно. Мы много лет назад тебя простили.
– Нет. Я опоздала принести свои извинения Бобу. – Я замолкаю и перевожу дыхание. – Я хочу извиниться перед его детьми.
Несколько секунд мама смотрит на меня, не произнеся ни слова.
– Анна, не надо.
– Прошу тебя, мама. Я много думала о том, как они росли вдали от отца. И все по моей вине.
– Почему ты так в этом уверена, милая?
– Ты можешь договориться о встрече с Энни и Младшим? Пожалуйста.
Пламя свечи подчеркивает морщины на ее лице.
